Последний год их деревенской жизни начался преступлением Ольги, разбитой топором калиткой и воспалением легких у Алексея.
Преступление было тяжким – Ольга осталась на новогодний корпоратив и тем превысила разрешенный ей срок отсутствия. Калитку по этому поводу приговорил к порубке он сам. Немедленно привел приговор в исполнение и долго корежил лезвие топора о тяжелую щеколду, вымазанную прикосновением страшной руки. Воображал, что рубит пальцы, протянувшиеся к его мирку. Пальцы не поддавались, лезвие отскакивало от них, покрываясь зазубринами. Алексей выдохся, ополз на снег, задремал. Чуть не замерз в месиве из снега и щепок.
К счастью, год был теплым, и Ольга приехала не слишком поздно. Над Алексеем не рыдала, а зло била по щекам, отволокла в дом, поливала сморщившееся на поддоне тело из горячего душа, завернула в одеяло и, влив насильно литр горячего чая, всю ночь согревала собой. Перепеленывала, натирала грудь водкой, заматывала вновь, вливала горячий чай. Без слез. Без упреков. С сухим отчаянием. Взяла отпуск за свой счет, нянчилась с Алексеем, и он поправляться не спешил. Оплетал слабыми руками ее бедра, твердил, что Ольгу любит, умолял его не бросать. У ее лона окреп и восстановился в своих мужских правах.
В феврале Ольга все же вышла на работу. Во вторник спросила у Алексея, как бы он хотел назвать их дочь. Вернувшись в четверг, ночью нашла дом полуразрушенным. Убирать не стала. Пробралась в спальню, перешагивая следы разрухи. Долго и жалостливо гладила по волосам Алексея, который, отвернувшись к стене, притворялся спящим.
– Я пошутила про дочь, – успокоила она его во время завтрака.
– Дурацкая шутка.
– Прости, я больше так не буду.
– Обещаешь?
– Честное дизайнерское.
Алексей поверил.
– Мама неважно себя чувствует, я съезжу к ней на пару недель, – сообщила Ольга на следующий день.
– На пару недель! Ты шутишь?
– Но, может, она пораньше поправится.
– Ты спрашиваешь или просишь?
Алексей не ответил. Ольга уехала, как обычно. Алексей боялся, что она не приедет уже тогда, но в ночи среды услышал влажное шуршание шин.
– Еле доехала, кажется, что-то с тормозами, посмотришь? – Это Ольга вспомнила позже, за пару дней до отъезда.
– А вчера не могла сказать?
Алексей пошел во двор, открыл желтый капот, долго светил фонариком в металлическое чрево, с трудом залезал в тесный салон, жал на педали, заглядывал под днище. Похоже, надломился закоченевший от времени тормозной патрубок. На земле смертельной метастазой разрасталось иссиня-черное пятно. Видимо, деталь надо было менять – это совсем не сложно, два часа поездки в город да еще минут сорок на сервисе.
Алексей захлопнул крышку капота. Размял в пальцах сигарету. Долго курил, закинув голову вверх и поплевывая в небо дымными кольцами. Вернулся в дом. Тщательно оттирал на кухне руки. На столе в комнате обнаружил древний чемодан. Ольга укладывала вещи, оглаживая каждый предмет пальцами. Алексей прошелся по комнате, шумно пнул замешкавшийся стул, подошел к окну и сообщил результаты технического осмотра:
– Да вроде все нормально, можно ездить.
– Спасибо, милый.
– Не за что. Правда, не за что.
– Я тебя люблю. Бесконечно, безнадежно, за двоих.
– Я тебя тоже.
– Ты не сказал как.
– Безумно, без тормозов, смертельно. Как никто другой уже не будет.
Потом Ольга ходила по дому, кажется, без цели, но за ней исчезали вещи. Те вещи, что не стали еще жертвами ночных истерик Алексея, спешили выскользнуть из дома и спрятаться в салоне желтого седана.
