Счет дошел до одна тысяча девятьсот восьмидесяти. Раздался взрыв, взметнулось пламя. Алексей очнулся от оцепенения и уставился на печку, где прогоревшее полено исходило огненными языками.
– Товарищ милиционер, я все рассказал, честь имею. – Мужчина за столом произнес это громко, в никуда, и, приложив руку к вязаной шапочке, отдал честь невидимому собеседнику.
Затем встал, прошел в ванную, отер кровь о розовый халат и запихнул его в печку. Позже за халатом отправились тапочки-котята и зубная щетка. Когда от женщины ничего не осталось, в топку отправилась фланелевая рубашка Алексея. Ее любимая.
На верхней полке в шкафу нашел Бальшаков незаконченную картину. Черный осенний лес, и только дорога, выстланная алыми кленовыми листьями, светится в ярких лучах.
Холст прогорел моментально, потом бока подрамника. Центральное перекрестье пылало дольше всех.
Расправившись с вещами, Бальшаков взял тряпку и начал выводить следы. Брызгал подоконники аэрозолем, широко проводил по ним сукном, а потом, нацепив материю на отвертку, выскабливал щели, в которые могла забиться память.
В ночь после катастрофы Алексей спал спокойно. Знал, что ничего не случится. Приступов безумия не было. Не было кошмарных снов. Черного джипа не боялся – теперь у Алексея нечего было забрать.
– А на-ка, брат, выкуси, – совал Бальшаков кукиш в нос страшному человеку. – Нет у меня ничего. Нет!
Никогда больше не снился Алексею злополучный мост. Уставший милиционер, наконец, получил освобождение от еженедельных изнуряющих допросов. Напрасно Алексей кричал служивому вслед: «Не убивал ее. Не ходите за мной!» – и в доказательство своей правоты тянул вслед капитану отмытые от крови руки. Все напрасно. Капитан дело уже закрыл, Бальшаковым не интересовался и лишь уходил от криков по ночному шоссе. Догнать сутулую серую спину до пробуждения Алексею не удавалось. Оправдаться было не перед кем.
Утром начиналась обычная размеренная жизнь. Ранний подъем. Холодный душ. Хлопоты по хозяйству, но без особого рвения. Много книг-губок. Мягких, пористых, толстых томов.
Книги-губки впитывали время. Алексей брал книгу с полки и широким движением от утра к вечеру стирал из жизни еще одни день. Так хозяйка стирает жирную грязь со столешницы. Только после плохих книг слой грязи становился еще толще.
После чтения он сидел в гостиной под ровное тиканье часов. С каждым «тиком» отлетали сутки. Пил много. Водка пахла нехорошо. Бальшаков зажимал нос и закидывал стакан в воронку рта. Утром нехорошо пахло от Бальшакова. Первые недели он запах замечал. После перестал, но кот брезгливо обходил хозяина и ночевал неизвестно где.
– А кто сейчас не пьет? – оправдывался Алексей перед котом. – Ты же должен понять. Ты же мое мясо жрешь.
Кот не понимал. В Бальшакове вдруг поднималось бешенство, он хватал, что попало под руку, и швырял в кота. В приступе ярости метнул кочергу так сильно, что она вошла на пару сантиметров в деревянную стену, да так и осталась торчать.
Жить стало не страшно, да, в общем, и незачем.
Футляр был по-прежнему заперт. Бальшаков поднялся, выбрал из ящика с инструментами толстую силовую отвертку и, придвинув острый край к коробке, приставил металл к отороченной бархатом щели. Надавил. Створки не поддавались. Схватил молоток, замахнулся, но не ударил. В последний момент вспомнил, что в коробке может быть яйцо, и кто знает, чья жизнь хранится на конце иглы.
