Алексей положил половинку бумажного листа поближе к щепе и зажег последнюю спичку. Бумага почернела, выгнулась, пошла синеватыми язычками. Прогорела моментально, и Алексей поспешно бросил пламени вторую половину листа. Язычки перекинулись на растопку. Такие несмелые, что пришлось сразу бросить в огонь еще и половину конверта. Дерево занялось поувереннее. Пламя взошло лохматым колосом. Зацепилось за обрез дубового полена, осело вниз и завязалось плотным оранжевым узлом под перекрестьем шалашика. В руках Алексея остался обрывок конверта с заграничным адресом.
В дымоход потянулись смоляные нити. Раздался шорох. Затем стук. Алексей оторвал взгляд от огня – стук повторился. Выглянул в окно – на крыльце никого не было. Побежал к входной двери – стук повторился за спиной. Сомнения не было – звуки раздавались из печной трубы, из дополнительно колена, выгнутого буквой «Г».
Алексей бросился к крану, налил кастрюлю воды, размахнулся, чтобы плеснуть воды, но поперек движения заметил на полу пустой коробок спичек, и замерзшие руки не посмели удушить пламя – вода пролилась мимо, на угол камина. Лишь пара капель попала в топку. Огонь недовольно зашипел, но не погас.
Алексей схватил отвертку. Поспешно выкрутил из трубы восемь саморезов – по четыре с каждого торца кривого колена. Схватился за трубу. Обжегся, но рук не отпустил, пока не выломал из печного стояка изогнутую секцию. Более терпеть не мог и отбросил железо на пол. На ковер вывалился ворох прутьев и задохнувшийся дрозд. Возможно, птицы свили гнездо еще весной – камин не топился с мая. Из сломанного дымохода в комнату повалил дым. Сухие дубовые поленья принимались хорошо, дымили в меру, но все равно через несколько минут потолок затянуло дымом.
Алексей распахнул окна. Дым не выходил. Алексей схватил поварские варежки – неуклюжие, тупые, однопалые – и, вытряхнув из кривой железяки остатки мусора, нахлобучил звено на дымоход. Ударом рукавицы воссоединил целостность трубы с верхними секциями. Распахнул двери в спальне, и ветер вытянулся через комнаты насквозь, увлекая за собой удушливый дым. Алексей помогал сложенным полотенцем.
Чуть не наступил на дрозда – успел заметить краем глаза, что птица зашевелилась. Бросил полотенце, нагнулся, и несколько секунд птица изучала Алексея черным, подернутым пленкой глазом. Алексей протянул руку. Птица дернулась, криво взлетела, ударилась о потолок и стремительно ринулась к окну. Не к распахнутому оконному створу, а к застекленной по-зимнему раме на западной стене, куда звал беглянку последний отблеск заходящего солнца. Алексей попытался остановить птаху, но еще больше напугал, та на полной скорости ткнулась в стекло клювом. Упала на подоконник без движения. Алексей взял птицу в ладони. Отругал: «Дуреха ты, дуреха». Вынес на улицу.
Птица лежала в ковшике ладоней без движения. Алексей зачем-то подышал на нее, но сам отшатнулся от смрада, отраженного ладонями. Поместил птицу в луч солнца – тоже не помогло. Тогда он подкинул птаху в воздух, в надежде, что та полетит, замашет крыльями, как начинает работать руками сброшенный в воду пловец. Чуда не произошло – пернатая тушка рухнула в траву. Упала упруго, как на пружины – жесткие травинки уже прихватило вечерней изморозью.
Алексей вернулся в дом. Огонь горел. Из изгиба трубы вились под потолок тонкие струйки дыма. Алексей затянул винты. Встал перед камином на колени – расстегнув рубаху до пупа, широко расставив руки, зажмурив глаза. Обожженные ладони припекало. Он раскачивался на волнах тепла, прятал ладони и повторял: «Дуреха ты, дуреха».
