Элемент 68 - страница 64

– Это после майского указа по талонам запасали. Жидкая валюта была тогда самой твердой.

Помянули упокоившегося блинком. Угостились винегретом – все ели ложками, подгоняя жирные рубиновые кубики куском черного хлеба. Пить было некому. Пришедшие помянуть Сергей Спиридоновича были уже не едоки, а скорее бесплотные тени, с дряблыми провалами щек и прозрачными руками. Глаза гостей выцвели от старости, и, разговаривая, они смотрели не на собеседника, а прямо перед собой.

Вот так, глядя невидящими глазами, каждый вспомнил про ушедшего что-то хорошее. Из мелких фрагментов сложился человек. Пустая хрипящая оболочка из-под больничного одеяла наполнилась живым. Поднимал человек колхозы, колол врага штыком, восстанавливал завод голыми руками и вдруг сложился, наткнувшись на свой былой грех. Расспрашивать Алексей не решался, но Вера Андреевна сама рассказала, что, когда завод отобрали, покойный сперва погоревал, а потом даже успокоился. Вроде как грех искупил. Так и жил дальше, тихо, бедно, но без греха.

Среди гостей было много заводчан, для которых прошлая жизнь закончилась в тот день, когда предприятие отобрали бойцы с золотыми саблями на спине. Никто не жаловался, но по потертым брюкам и бахроме на лацканах было видно, что достаток в дома так и не вернулся. Сетовали на старость, на цены, на новые порядки, но что удивительно – захватчиков никто не ругал.

– Как же так, – удивился Алексей, – неужели не держите на них зла?

– Зло оно тяжелое, всего не удержишь. В рот не положишь, а на дно утянет. Сперва была ненависть – аж в груди болело. Да тех, кто жил только ненавистью, она первыми и забрала.

– Тут также необходимо принять во внимание, – отчеканил старик в чеховском пенсне, – что большего зла, чем они себе нажили, человек даже в сердцах пожелать врагу не в состоянии. Поверьте мне как бывшему доктору бывшего Четвертого управления. Они там все душевнобольные или как минимум психопаты. Без наркотиков и лошадиной дозы алкоголя не могут заснуть. Ночные клубы, заседания, непрекращающиеся застолья, лишь бы не оставаться наедине с собой. Потому что в одиночестве к ним сразу такие демоны лезут, по сравнению с которыми твои, Вера Андреевна, черти – дети малые. Злой человек, он в сердцах пожелать может врагу увечья, ну, может, лютой смерти.

– Мой Сергей Спиридонович как-то в сердцах пожелал недругу соседа с перфоратором, – вернулась к поминанию хозяйка.

– А эти господа в таком аду живут, – не сбился с темы старичок, – что самая лютая смерть за избавление.

Остальные участники поминок доктора не поддерживали и смотрели пустыми глазами перед собой. Заметив, что доктор крепко оседлал своего любимого конька, хозяйка снова напомнила про сегодняшний повод:

– Жаль, любимого портрета Сергей Спиридоновича не вернули, он там весь в орденах и такой еще красавец.

– Кто же не вернул, Вера Андреевна?

– Да новый директор завода и не вернул. Оприходовал вместе с кабинетом. Очень ему мой Сергей Спиридонович приглянулся – каждый год на патриотические марши новый директор с нашим портретом вышагивает.

Старики за спиной закивали, и непонятно было, одобряют ли они выходы портрета на патриотические марши или осуждают нового совладельца.

Две шеренги людей на длинных лавках, лицом друг к другу, но друг друга как бы уже не видят. Смотрят в пустоту или, скорее, в себя. Алексей вспомнил, где видел эту картину раньше: на аэродроме их института, куда ездили прыгать с парашютом. Так же сидели они, тогда еще вроде молодые, но скованные страхом перед неизведанным. Их долго готовили к прыжку, инструктировали, пытались подбодрить, но когда самолет оторвался от земли, каждый был один на один со своим страхом, каждый думал лишь о том моменте, когда он окажется перед открытой дверью и уже нельзя будет передумать, вернуться обратно. В брюхе самолета было сумрачно, а из открытой двери бил до боли яркий свет и глушили хлопки ветра. Один за одним исчезали за дверкой товарищи, приближалась очередь Алексея, а он сидел и пытался собраться на этот шаг. Он прыгал не первым, но судьбу покинувших салон он знать не мог, пока не сделает свой шаг за борт.