Папу арестовали 5 июня 1937 года в Сочи. Приговор «десять лет без права переписки». Перед этим арестовали Каминского, по легенде, как-то наспех, «на скорую руку», в перерыве между заседаниями. Расстреляли тоже быстренько, через 2 дня: такая даже по тем временам беспрецедентная скоропалительность была с связана с тем, что, по слухам, на том заседании Каминский позволил себе открыто бросить серьезные обвинения в адрес Берии. Одна из женщин в лагере, где я позже оказалась, рассказывала, будто, находясь на злополучном заседании, подсмотрела в щелку двери, как тащили окровавленного Каминского. Жена от него отказалась, но ее все равно арестовали, причем в тот день, когда она кончила кормить ребенка грудью…
А надо добавить, что еще задолго до этих событий, тотчас после смерти Андрея Белого, в 1934-м, было заведено «Дело теософов», и Елену Ивановну в первый раз арестовали по этому делу. Тогда ее спас Каминский, и до 1937 года ее не трогали. А в ноябре 37-го арестовали вновь как «члена семьи врага народа» и отправили в Темниковские лагеря в Потьму, в Мордовию – на разные работы, куда пошлют… Я помню ее уже тяжело больным, сломленным человеком. Елена Ильзен-Моллесон была вегетарианкой и принципиальной сторонницей аскетического воспитания (мы, к примеру, жили в привилегированном доме для членов правительства, а одевали нас очень плохо). Зато мама щедро тратила деньги на образование. Она ужасно не любила официальные школы: Аля училась дома до 9 класса, меня отдали только в 4-й, до этого мы занимались по маминой системе, она боялась чуждых влияний. Мне, надо сказать, это страшно не нравилось. И эти «домашние школы» стали главным пунктом ее обвинения по «делу теософов».
Маму освободили в 1942-м. Нам, дочерям, не верилось, что папа погиб, мы же не знали тогда, что «десять лет без права переписки» означает расстрел. Думали, что существуют такие «лагеря без права переписки». И после войны, когда окончился папин срок, я начала бегать по инстанциям и таким образом «засветилась». Именно эти мои поиски отца стали причиной ареста моего и сестры. Так мы обе думали, потому что до той поры никто не знал об аресте папы и мамы: ни в одной анкете мы этого не указывали, да и никаких рискованных высказываний себе не позволяли. К тому времени Аля уехала на Чукотку. Мы ведь страшно нуждались, и она, чтобы подзаработать денег, преподавала английский язык чукотским детям.
Перед арестом ко мне подсылали разных людей, я бы даже сказала, что за мной «охотились». Больше всего я обвиняю Наталию Александровну Венкстерн, дочь писательницы и драматурга Н. А. Венкстерн6, близкой знакомой Булгакова. Писательница все время крутилась вокруг Художественного театра, все актеры бывали у нее дома, к постановке были приняты ее инсценировки «Пиквикского клуба» и прочее.
Видимо, когда я стала одно за одним подавать заявления с просьбами сообщить о судьбе папы, Наташе дали задание как-то спровоцировать меня, что она с успехом и сделала. Она привела ко мне одного якобы своего приятеля, с вином, с закусками. Сели за стол, через некоторое время он сделал вид, что страшно пьян. Наташа неожиданно спрашивает:
– Вы смотрели спектакль «Молодая гвардия», вам понравилось?
– Очень, – говорю.
– А как же с вашим образом мысли могло такое понравиться?
Я тут же прекратила разговор. На следующий день я помчалась к ней:
