Читать онлайн Ирина Васюченко - Елена Ильзен

Составитель Ирина Васюченко

ISBN 978-5-4498-7418-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Про даму в шляпе, шляп не носившую

(От составителя)

Откуда взялось такое заглавие, станет ясно тому, кто дочитает эту книгу до конца. А пока нужно, чтобы хоть тень усмешки промелькнула в ее начале.

Начало же будет невеселым. Ведь героиня и отчасти автор книги смолоду угодила в ГУЛАГ. Отца расстреляли, мать и сестру посадили, маленькую дочь отправили в детдом. И стихи, которые должны быть услышаны прежде всех рассказов ее, о ней и около, там писались, в лагере. Они суровы, тревожны, печальны. До улыбок ли тут?

Всё так. Но книга, составленная любившими Елену Алексеевну Ильзен-Грин в память о ней, требует солнечного зайчика даже на самом мрачном фоне. Слишком остроумной, яркой, смелой она была, слишком пренебрежительно фыркнула бы, если бы в её честь кто-то вздумал закатывать глаза, надувать щёки, трагически вещать. Это под запретом, а значит, остается лишь сказать, что здесь собрано то немногое, что сохранилось из написанного Еленой Ильзен, и то, что некоторые из знавших ее поведали о ней. Уж как сумели.

«Стихи надо писать!» – такими неожиданными были последние слова, которые я от неё услышала. В больнице, на прощанье. Почему? Ведь она сама давным-давно их не сочиняла и не знала, что я таки изредка исподтишка кропаю вирши. Это был не завет изъясняться непременно в рифму и в столбик, а подначка к красивой игре назло унынию, которое ей, умирающей, было скучно читать на физиономии собеседницы.

Но стихов, посвященных Елене Алексеевне, у меня так и нет. Не сумела.

Елена Ильзен-Грин

Цикл «Война»

Мальчику

Обрили голову наголо

И сказали «Воюй!»,

И смерть обнаженная, наглая,

Первая встретилась в бою.

Вместо невесты,

Которой еще не приискано,

Вместо мамы и вместо

Жизни от двадцати до восьмидесяти.

Смерть

Издыхающим дальним рокотом

Потревожена звездная твердь.

Как гулящая баба, шатается по полю

Развеселая пьяная Смерть.

Красные пальцы. Никак не поймешь —

Маникюр или кровь на ногтях.

Господи, помилуй! Спаси, Боже!

А рядом кто-то кричит «Ура!».

Слепому

Заклубилось чертово курево.

Рванулся назад.

Увидели смерть и умерли

Глаза.

Чей-то ряженый-суженый

Наощупь свой дом узнал

И принес ненужные

Седые глаза.

«Меняю жену на табак…»

Меняю жену на табак.

Это так.

Хорошо бы «табак» рифмовать с «кабак»,

Да закрыт кабак, и замок с кулак.

Моей девочке очень холодно,

А девочке две недели.

Это ли не молодость…

Мы вчера ели, ели, даже всего не доели!

Говорит диктор из Ленинграда.

А что он сегодня ел?

Боже, как много надо

Человечьему маленькому телу!

Должна же быть романтика.

Конечно, есть.

Ходит девушка в шинели и с бантиком,

Все ей отдают честь.

Вот отнесло в сторону

Человечью пятипалую руку,

Кончилась чья-то молодость,

А рядом еще ухнуло.

Ребята, не Москва ль за нами!

Умрем же под Москвой!

Салют

Чтоб веселым фейерверком

Разлетались звезды,

Сколько жизней исковеркано

Просто.

Рассыпайтесь, звезды, ярче,

Кровью политые,

Открывался просто ларчик —

Нету вас, родные.

Вечная слава героям,

павшим за свободу

и независимость нашей Родины!

Значит, пройдены

Рана, госпиталь, последние минуты.

А наутро

Долговязый труп

Волокут

В братскую могилу —

С чужими, немилыми.

Слезами не полита,

Песочком не посыпана

Могила та

Забытая.

Плачет жена, мать —

Мой родимый не придет,

Мой кормилец не придет,

Некого мне ждать…

Танк

Он стоит, исковерканный и большой,

А кажется маленьким и нестрашным.

А чтобы он уж наверное не пошел,

Кругом раскинулась пашня

И проросла травой,

Молоденькой, дерзкой, узкой.

И, как высшее торжество,

По гусенице танка ползет

настоящая гусеница.

Богу

Твоей неправдой наповал

В грудь навылет не ранена, а убита.

Боже правый,

Насмехайся над моими молитвами,

Детскими, глупыми.

Все обернулось ложью,

Тупо,

Безбожно.

Гляжу растерянно

На круглую злую землю…

Не в Бога я, милый, не верую,

Я мира его не приемлю.

«Оборвалось – и концом в лицо…»

Оборвалось – и концом в лицо.

Кровь с носу, из глаз искры;

Теперь – раны зализывать под крыльцо,

Руки кусать, щеночком повизгивать;

Теперь – ноги таскать изо дня в день,

Голову отрывать от подушки,

Пыль, пыль, тоска, лень…

Послушай…

Вот сердце живое бьется, потрогай,

Над ним грудь закруглилась…

И некому помолиться за меня Богу,

Чтоб дал мне силы.

«Чем я лучше любой девки?..»

Чем я лучше любой девки?

Жизнь моя публична, как площадь.

За угол влево

Завернула какая-то лошадь,

Вероятно, очень хорошая,

Но только немножко загнанная.

Вижу кучки прохожих

При вспышках трамвайного магния.

В чужих окнах всегда уютно,

Лучше, чем у себя дома;

На улицах сегодня людно,

А я почему-то ни с кем не знакома.

«Лифт задумался меж этажами…»

Лифт задумался меж этажами,

В клетке лестницы темно;

Луч косой ступеньку жалит

Сквозь высокое окно;

Луч сошел ступенькой ниже,

Лифт вдруг дрогнул – и пошел.

И я слышу – ближе, ближе —

Быстрый бег твоих шагов.

«Россия – кривые дороги…»

Россия – кривые дороги,

Всегда непрямые пути,

Я изранила босые ноги

О немилые камни твои.

Эх, яблочко,

Да куда котишься?

Ко мне в руки попадешь,

Да не воротишься.

Я в просторах твоих задохнусь,

Непонятны твои пути,

О, святая великая Русь,

Отпусти!

Жизнь

С исказившимся лицом

Бичевать бечевой плечи

Перекрученным концом,

А рубцами святость метить.

И Христа искать в пустыне,

Умерщвляя плоть постом,

Чтоб в неслыханной гордыне

Рассмеяться над Творцом.

И, тебя случайно встретив,

За тобой пойти рабой,

По неведомой примете

Знать, что ты мой дорогой.

И тебе детей рожая,

Щи давать тебе жирней,

Чтобы жизнь текла простая

Много-много сотен дней.

И как только устану —

Уйти,

Чтоб в жизнь обман

Не пустить.

И на Волгу богомолкой

Поплестись,

Прокатиться по дорогам,

Словно лист…

И, душой не приемля Россию,

Вдруг вернуться к святыням Кремля,

Когда небо особенно сине

И особенно пахнет земля.

«Узел связан – не развяжешь…»

Узел связан – не развяжешь.

Не порвать, не разрубить.

Ты мне сужен, ты мне ряжен,

Ты не смеешь не любить.

За тобой – хоть в омут головой.

Без тебя – хоть в омут головой.

Цикл «Лагерь»

Приехали

Це ж тебе не Рио-де-Жанейро,

Это даже не ад Данте —

На воротах написано:

«Выполним задание первыми!»

Вместо «Lasciate ogni speranza…»

У входа клубится толпа народа,

Пасти измазаны липкой руганью.

Внутри

шевелятся какие-то уроды.

Все – трудно.

Бритые бровки —

Идет воровка

Самая

Красивая!

Звезда моя,

Спаси меня!

Драка

Тугим клубком схлестнулись тела

То ли в драке, то ли в любви.

Встает заря алым-ала.

Глухо все. На помощь не зови.

Тузят друг друга что есть силы.

Хрустнуло. Чей-то зуб, вероятно, сломан.

И вот из клубка высунулось свиное рыло

И хрюкнуло: «Ecce Homo!»

«Мы-то знаем, что нет Парижа…»

Мы-то знаем, что нет Парижа,

Что не существует Египта,

Что только в сказках океан лижет

Берега, солнцем облитые.

А существует только

Страшная, как бред алкоголика,

Воркута.

Здесь нам век коротать.

Вышка

Из серых досок неструганых

На длинных ногах-сваях

Стоит скворешня строгая,

Кажется: вот-вот зашагает.

Это не жилье человечье,

Там нельзя ни спать, ни обедать.

Но человек там торчит вечно,

Глазеет на мои беды.

Ничто-то ему не любо.

Он караулит меня, узника.

Ничего, не горюй, ты! в шубе!

Всякий труд одинаково почетен

В Советском Союзе.

Комиссия

В бараке чисто-пречисто,

Под головой ни одной портянки,

Какой-то начальник выговаривает речисто:

Ежели что… В порошок сотрет… Подтянет…

Обед сегодня, конечно, мясной,

До седьмого блеска начищены миски.

Не шевелись, не дыши, стой!

К нам едет санитарная комиссия!

Конвоир

На фоне нас, измученных и серых,

Цветет роскошный, пышный конвоир.

Его большое кормленое тело

Нам застит целый Божий мир.

На автомате равнодушно держит руку.

Он презирает нас. Так выхоленный пес

На шелудивую не глянет суку.

Он сыт,

Он мыт,

Он брит,

Он курит сколько хочешь папирос.

Цикл «Утро нашей Родины»

Травка зеленеет,
Солнышко блестит…
А. Плещеев

Заутра казнь…
А. Пушкин

Врач

К врачу двоих ввели,

Раздели, одели и увели.

Врач под картиной «Утро нашей Родины»

Сел заполнять форму:

«Легкие – норма, сердце – норма,

К расстрелу годен».

Вымыл руки,

Покололся морфием прямо сквозь брюки.

Поспать бы успеть,

Пока к тем двоим позовут

констатировать смерть.

Палач

В полночь будильник звонит, звонит отчаянно.

Палач встал, подавил зевоту,

Съел булочку, выпил чаю,

Не спеша пошел на работу.

У него сегодня много ли дела —

Два каких-нибудь расстрела.

А несчастные мечутся в чаянье чуда.

Откуда же чудо, раз есть Иуда!

Войдут сейчас, возьмут сейчас, убьют сейчас —

В предрассветный час.

Так и были ликвидированы

Двое посмертно реабилитированные.

Человек, не будь палачом!

Никогда, нипочем!

Шмон

Чужие пальцы касаются домашних вещей,

Равнодушные глаза пялятся

На фотографии твоих детей.

Не дрожи, непослушное тело.

Господи, пронеси мимо!

В штанах спрятаны неумело

Письма твоей любимой.

Это первые годы. Потом ты уже можешь

Думать, хитрить, смеяться,

Твои драгоценности —

чернильный карандаш и ножик —

Спрятаны надежно, нипочем не догадаться.

А в последние годы тебе все равно,

Ты привык давно

К мордам ищеек,

Черт с ними, пусть…

Нет у тебя ни любимых вещей,

Ни сильных чувств.

«Стою у пропасти бездонной…»

Стою у пропасти бездонной,

Тупо и властно тянется бездна.

Дышу, кажется, спокойно и ровно,

Впрочем – поговорим серьезно:

Жизнь совершенно бессмысленна,

Как клок волос на лысине.

Любовь?! Дружба?! Ах, бросьте!

Меньше дряни будет на совести.

Рядом кому-то бьют морду.

Не правда ли, человек – это звучит гордо?

Летит большая птица, виднеется длинный клюв,

Повеяло утренней свежестью.

И вот

воды не замутив, травы не шелохнув,

Неслышно подошла надежда.

Цикл «Сервантесу»

«Люди карабкаются к счастью…»

Люди карабкаются к счастью,

А попадают в беду,

Большие и маленькие страсти

Вспыхивают, как в бреду.

Я не люблю вас, крохотных,

Ваши вопли во тьме.

А Сервантес Дон Кихота

Взял и выдумал в тюрьме.

Дон Кихот на перепутье

Сколько в одежде дыр,

Столько на теле ран.

Очень просторен мир,

Много на свете стран.

Куда направить коня?

Где больше опасностей будет?

Который путь весел и труден?

Куда направить коня?

Рыцарю страшно

Какая-то тень легла на костер.

Поднял глаза, посмотрел в упор

На серую, как смерть, старуху.

Костер от страха задрожал и потух.

Во весь свой рост спокойно встал,

Поклонился низко, как кланяются даме:

«Сеньора Смерть, я вас узнал,

Идемте, я готов следовать за вами».

Старуха засмеялась, будто посыпались костяшки,

Сухим языком губы облизывает:

«Вы ошиблись, синьор, я – Жизнь».

И в первый раз рыцарю стало страшно.

Музе

Благодарю тебя, мой друг,

Моя неласковая Муза,

Что без обетов, без порук

Верна нелегкому союзу,

Что глаз закрыть не смела ты

Меж горя, голода и зла,

Что ни одной людской беды

Ты от себя не отвела.

Мы спустимся с тобой на дно,

Умрем и, может быть, воскреснем,

Коль скоро будет нам дано

Нетленную придумать песню.

Её не забыть

Екатерина Федорова

Огромное спасибо Екатерине Сергеевне Федоровой, она первая, сохраняя драгоценную для многих память об Елене Ильзен, собрала в своей статье воспоминания ее близких, сведения об истории ее семьи, собственные размышления о ее жизни, личности, поэзии. Вот эта статья1.

Та, о ком пойдет речь, принадлежала к российской ветви потомков шотландского рыцаря Моллесона, служившего королю Ричарду Львиное Сердце. Это экзотическое обстоятельство не имело особого влияния на ее судьбу и мироощущение, но в чем-то сродни ее образу. Да и само по себе любопытно, почему не упомянуть о нем вскользь?

Близкие звали ее Алей, Аленой Ильзен, а в русскую поэзию она вошла как Елена Алексеевна Ильзен-Грин2. Вошла уже после своей смерти, в 1991 году, и та тоненькая книжка издательства «Возвращение» почти не была замечена. Читатели той поры, оглушенные гигантской волной перестроечных публикаций, не расслышали этого негромкого, но очень своеобычного голоса.

Вперед

Читать онлайн Ирина Васюченко - Елена Ильзен

Похожие книги