Читать онлайн Олег Айрашин - Эликсир для президента

бойкие женские голоса вытащили меня из дурного сна.

Там я лежал пластом на операционном столе, а сверху колдовали двое в резиновых фартуках. Плотный курчавый брюнет распиливал «болгаркой» мой череп, а немолодой красавец-атлет с ослепительно белой шевелюрой руководил операцией.

– Осторожнее, мозг не задень. Подцепил? Вытаскивай. Держи-ка. Да аккуратней внедряй, аккуратнее. Закрывай и заклеивай. Волосы ему причеши. Всё, закончили.

– Белый, зачем? – спрашивал я блондина.

– Тебе знать не положено. Операция засекречена, гриф «АС» – абсолютно сугубо, – и, уже брюнету. – Активируй.

В уши ворвался бешеный рёв и грохот – и я проснулся.

А наяву ещё гаже. Мы с дочкой угодили в огромную каменную пещеру; из глубины выскочил чёрный хищник – за нами началась охота. Я рвал Катюшку за собой, но плотный, как вода, воздух туго пеленал ноги и руки.

Радио хрюкнуло и завершило прерванный шлягер:

– Вы слушали хит сезона «Овальные страдания» в исполнении группы «Кузькина мать».

Да ведь и хищник – тоже сон!

Поезд затормозил. Июльское утреннее солнце бьёт прямо в окно.

– Граждане пассажиры! – чеканный голос вконец развеял дремоту. – Наш поезд находится в шлюзе. В Большую Зону прибываем через тридцать минут. Прослушайте правила поведения в Би Зед.

Радио замолчало, будто подыскивая нужные слова, и вновь ожило.

– Правило первое. Командированные на один день должны покинуть Большую Зону засветло. В противном случае Российская Федерация не отвечает за вашу жизнь и здоровье. Правило второе. Прочие прибывшие в Би Зед руководствуются понятиями Большой Зоны. В противном случае ваша безопасность не гарантируется. Приготовьте вещи к досмотру.

Кто бы сказал – не поверил: трёх часов не пройдёт – и я нарушу главные понятия Большой Зоны. А заодно и серьёзные статьи Уголовного кодекса.

Дверь открылась, в купе заглянула светленькая проводница с овальным бейджиком на высокой груди: «Наталья. 2.000».

Две тысячи – чего? Часов трудового стажа? Ладно, без интереса, сегодня же обратно.

– Распишитесь за ознакомление с правилами, – Наталья протянула журнал. – Прошу сдать гаджет.

– А линейка логарифмическая дозволяется?

– Пожалуйста, – улыбнулась. – И даже калькулятор не грех.

А девочка с юмором, на Катюшку похожа.

– Папуль, я не хочу, чтобы ты ехал.

– Всё будет хорошо, Катёнок. Там ведь тоже люди.

– Нет, преступники. И ещё говорят, оттуда не все возвращаются. Уедет человек – и пропал, никаких следов.

– Так бывает, но редко. Ведь я всего на день. Даже вторые очки не беру, для близи.

– Пап, у меня предчувствие…

– Доча, я вернусь, вернусь обязательно.

– Обещаешь?

– Век свободы не видать.

Двадцать тысяч нужны прямо сейчас, ей на операцию. И два раза в год по пять штук – на лекарства и санаторий, чтоб исключить рецидивы. Слава богу, тема в Би Зед подвернулась, на Материке такие деньги нынче не взять.

За окном проплывает глухая бетонная стена со свёрнутой спиралью колючкой.

На станции меня ждали.

– Добро пожаловать в каменный век, – похожий на колобка мужичок в синем комбинезоне протянул руку. – Пухлый.

– Александр…

– Хренушки. Будешь Доцентом, на весь день. Так решили. Ну, пошли.

Он заглянул в глаза:

– Я, между прочим, тоже кандидат наук. А здесь по контракту, из пяти лет полгода осталось. Но я хочу продлить.

– На пять лет – добровольно?

– А что делать? Жена больная, детей трое. На Материке-то нынче не заработаешь. А нам каждый год полсотни надо.

– Пятьдесят штук? Рашенбаксов?

– Да я здесь больше имею, только расходы, туда-сюда.

Пухлый отстал и, нагнав меня, подкатился с другой стороны.

– Не сегодня-завтра и тут всё схлопнется. И что тогда делать, ума не приложу. Смотри, Доцент, вот наши кормильцы. ЭР-заводы.

– Господи, ну и монстры. А почему трубы-то лиловые?

– Другой краски не было. Во-он «лисий хвост», видишь? Последний дымит, остальные уже на приколе.

– А что случилось?

– Доцент, а чего ты меня не называешь никак? Говори «ты», здесь так принято.

– Хорошо, Пухлый.

– Что стряслось, спрашиваешь? Китайцы свои редкие земли на рынок выбросили. Цены обрушились, наши заводы крякнули. Вон, один-одинёшенек в полную-то силу работает.

По обеим сторонам безлюдной улицы уныло тянулись бараки.

– Слушай, Доцент. Мы, учёные, должны держаться друг за друга. А эти, – он кивнул на бараки, – они чужие. Говорить наловчились складно, а по сути-то – звери. Спиной к ним лучше не поворачиваться.

– А вообще здесь как?

– Херово.

– Ну хоть что-то хорошее имеется?

– Ага. Бабы.

– ?!

– Их тут мало, да. Зато всё проще, никаких церемоний. Баба, она ведь тоже человек, самой хочется. Так чего стесняться?

– В смысле? А если ты не по душе?

– Тогда деньги. Много – перевесят. Ты к нам надолго? А, ну да. Не поймёшь, не успеешь.

Мы забрали влево, в узкий серенький переулок; показался бетонный куб, совсем без окон и дверей, и снова мы очутились на пустынной улице.

– Пухлый, а что за слухи про командированных и контрактников?

– Слухи?

– Мол, исчезают люди.

– Очкуешь? – он засмеялся, обнажив гнилые зубы. – Не ссы, Доцент. Кто пропал, сам же и виноват. Есть понятия, кровью писаные; если держишься – живи себе на здоровье. Вот и пришли, это управа.

– Заводоуправление?

– Да, всех ЭР-заводов. Лаборатория здесь, и мой стол тоже. Ксиву покажи человеку. Сбор у нас через десять минут…

– Где можно ознакомиться с устройством вашего туалета?

– А, понял, ты шутишь. Дальняк за углом. Давай сумку-то, прихвачу.

– Да не, у меня там щётка зубная, то-сё, умыться с дороги…

– Ладно. К старшому подходи, третья дверь по коридору.

Удивительная вещь: никаких мрачных предчувствий тогда не возникло.

Обоняние – чувство древнейшее. Уже потом зрение пересилило, но в подсознании-то нюх берёт своё. И там, в глубинах психики, всякому предмету и понятию отвечает свой запах. Едкий хлорный дух в сортире вернул меня в советские времена.

Задвижка сломана, запрусь-ка на швабру. На пол газетку, сверху – сумку. Где мой хитрый ежедневник? Ага, вот он, а внутри, в потайном гнезде, зажаты металлические пластины: сильные магниты, самарий-кобальт-пять. А реагент куда подевался? Тут она, пробирочка. Всё, к бою готов.

Через дверь доносится сильный бас:

– Нахер твои шахтёры, своих девать некуда. Химиков давай, химиков!

В комнате трое в чёрных комбинезонах. И примкнувший к ним Пухлый. Прокуренный, несмотря на открытое окно, воздух – тоже из прошлого.

Русоволосый крепыш, сидевший у дальней, торцевой стороны большого стола, положил трубку.

– Вот это он и есть, Доцент, – начал Пухлый, разместившийся по правую руку от него.

– Что ж, побуду денёк Доцентом.

Крепыш оценивающе разглядывает меня.

– Приземляйся, – он обошёл стол и, ухватив Пухлого за шиворот, сдёрнул с обшарпанного стула. – На тёпленькое.

Крепыш протянул руку:

– Давай знакомиться. Я Джокер, главный на Зоне. И по ЭР-заводам тоже. Пухлого ты знаешь, он у нас типа учёного. Учёный – хер печёный.

Пухлый, присевший справа от меня, осторожно хихикнул.

– Это Гуталиныч, – Джокер кивнул на цыганистого мужичка напротив Пухлого, – технарь наш главный.

У четвёртого участника, моего визави, скошенный подбородок и прямая, как по линейке, черта губ, бледная кожа и выцветшие глаза.

– Уругвай, главный по безопасности. Без его слова здесь пёрнуть никто не смеет. Разве что я, – Джокер оскалил крепкие зубы.

Уругвай коротко пожал руку; взгляд тяжёлый и цепкий. Пухлый, наполнив гранёный стакан из графина, выпил в три глотка.

– У нас всего день, – Джокер говорил скупо, без эмоций. – Заколупку нашу ты знаешь, – он достал сигарету.

– Как же. Пульпу[1] разделить не получается, на твёрдое и жидкое.

– Получается, да паршиво. Сутками фильтруется, падла, – Джокер щёлкнул зажигалкой. – А продукт у нас дорогой, и его ждут. Европий, тербий, неоди́м – тоннаж на Материк сдадим. Понимаешь, о чём я?

– Редкие земли.

– Точно. Иначе – лантаноиды. Смотри, чем тут мы занимаемся. Поднимаем руду, дробим, измельчаем, растворяем.

– Только не растворяем, а выщелачиваем, – поправил Гуталиныч. – Неполное растворение. В результате получается эта самая пульпа.

– Вот она-то и фильтруется еле-еле, – вставил Пухлый. – Как сопля.

Джокер пыхнул ему дымом в лицо:

– Заткнись, твой номер теперь шестнадцатый. За пять лет ни хрена не сделал.

– Фильтрация – проблема серьёзная, – вступился я. – Отделить твёрдое от жидкого бывает очень даже сложно.

Пухлый утвердительно покивал.

– И что на меня вышли, правильно. Для вас это вопрос непрофильный, нельзя ж быть семи пядей во лбу. А что уже пробовали? – я взглянул на Пухлого.

– Да много чего. Реагенты разные добавляли, да всё без толку. Вот бы фильтр-прессы[2] поставить, – Пухлый не успел увернуться: Джокер влепил ему увесистый щелбан.

– Ты что, Джокер, а кабы в глаз? – растянул губы Уругвай.

– Долго ты будешь сношаться со своими фильтр-прессами? – Джокер презрительно взглянул на Пухлого, потиравшего лоб. – На наши объёмы их полсотни надо, не меньше. И каждый на два ляма потянет.

– Так ведь окупятся…

– Ага, – Гуталиныч размял папиросу-беломорину, – лет через сорок. А европия-то на год осталось.

И правда, на фига эти фильтр-прессы Пухлому? Неужто откат? Подожди, как это – на год? Ладно, потом.

– А сжимаемость как, оценивали осадок? – спросил я.

– Проверяли, коэффициент ноль-девять, – стул под Пухлым заскрипел.

– Почти единица? Получается, чем выше давление, тем больше сопротивление. Фильтр-пресс тут без пользы.

– А ты что предлагаешь, Доцент? – настороженно спросил Пухлый.

– Пожалуй, теории хватит. Давайте-ка испытаем, прямо сейчас.

Задержав на секунду взгляд на Джокере, достаю из сумки ежедневник и пробирку с чёрной жидкостью. Реагент, моё ноу-хау – суспензия мелкодисперсного магнетита в водном растворе флокулянта[3].

– Мы договаривались насчёт посуды и пульпы. Как, приготовили? – спросил я.

– Гуталиныч, – вежливо приказал Джокер.

Цыганистый через Пухлого передал мне стеклянную банку с бурой жижей.

– Ничего не получится, всё уже пробовали, – руки у Пухлого дрожат. – У тебя там что, фильтр лабораторный? – косится на сумку.

– Кое-что покруче, – выудил электробритву и тонкий металлический стержень с припаянным на конце пропеллером – миниатюрную мешалку.

– Я гляжу, Доцент, ты запасливый.

– Это мой хлеб, Пухлый. Стакан дай. Не этот, химический. И колбу.

Наливаю в тонкостенный стакан пульпу, сантиметра на три. К оси вращения бритвенного лезвия привинчиваю стержень с пропеллером – мешалка в сборе; опускаю лопасть в стакан с бурой жижей.

– Как, похоже на ваш реактор?

– Наши поразмеристей будут, – усмехается Гуталиныч. – Разиков этак в сто.

– Не меняет сути.

Включаю бритву, месиво внутри стакана раскручивается, и я медленно вливаю туда чёрную жидкость из пробирки. Ничего не происходит. Пока и не должно. Ставлю стакан поверх ежедневника, на свободную от магнита часть.

– Ждём-с.

Минута, другая. Пухлый оживился:

– А я что говорил? Дурить нас приехал, Доцент? Тебе тридцать штук за что выписали? Чтобы ты посуду здесь пачкал?

– Ещё не вечер, – взбалтываю бурую грязь, рассматриваю на свет. Теперь пульпа состоит из объёмистых хлопьев, невидимых для остальных.