Под конец я все-таки засмеялась. Именно из-за беззастенчивой торговли индульгенциями Мартин Лютер поднял восстание против католической церкви.
– Индульгенции! Вот чего по-прежнему хочет мир! Не очень-то они изобретательны в поиске новых способов поощрения. – Я швырнула буллу на пол.
– Он также предложил испанцам миллион дукатов за вторжение в Англию.
Я ушам своим не поверила:
– Он объявил за нас награду?
Бёрли пренебрежительно вскинул голову:
– Крестьянский папа, как он любит себя именовать, не так-то прост. Деньги будут выплачены только после того, как испанцы ступят на нашу землю. Никаких авансов.
– Значит, он в любом случае внакладе не останется. – (Старый стервятник. Он надеется сделать из Англии труп, который сможет расклевать? Не бывать этому!) – Пошлите за секретарем Уолсингемом и графом Лестером. Нам надо обсудить положение дел до общего собрания Тайного совета. Вы трое – движущая сила правительства.
Бёрли покачал головой, на что я возразила:
– Давайте без ложной скромности. Вы же знаете, что это так. Вы – мой дух, Лестер – мои глаза, а Уолсингем – мой бдительный мавр. Жду вас троих после обеда.
Я поднялась, давая понять, что разговор окончен. Изобличающие бумаги я аккуратно сложила в шкатулку для писем и заперла ее на ключ.
Подошло время обеда. Обыкновенно я ела в маленькой гостиной в обществе нескольких дам из своего ближайшего окружения, хотя в Главном зале всегда был накрыт пышный стол: там трапезничали придворные не из самых знатных и домашняя прислуга, мое же место пустовало. У меня мелькнула мысль, не стоит ли показаться сегодня на людях: в последний раз я делала это пару недель назад. Но я решила, что не стану. Не хотелось, чтобы все на меня смотрели. Папская булла и призыв к оружию выбили меня из колеи сильнее, чем я готова была признать.
– Мы все вместе поедим здесь, – сказала я своим придворным дамам.
Из них ближе всего мне были три: Кэтрин Кэри, моя двоюродная племянница; Марджори Норрис, подруга моих детских лет, и Бланш Пэрри, моя старая кормилица.
– Откройте окна, – попросила я Кэтрин.
День был ясный и погожий, из тех, когда в воздухе танцуют бабочки. Иной май – всего лишь зеленая зима, этот же выдался теплым и благоуханным. Как только окна приоткрыли, в гостиную ворвался внешний мир.
Посреди комнаты был накрыт маленький стол, где мы могли поесть без лишних церемоний, если не считать слуги, обязанного снимать пробу с каждой моей трапезы.
Аппетита у меня не было, его отбила папская булла. Впрочем, я всегда отличалась умеренностью в еде, так что моя тарелка, оставшаяся почти нетронутой, не привлекла ничьего внимания.
Марджори, дородная уроженка Оксфордшира, всегда ела от души. Вот и сейчас она налегла на внушительную порцию свиного рагу, запивая ее элем. Кэтрин, маленькая и пухленькая, обыкновенно клевала как птичка, так что для меня всю жизнь было загадкой, как она умудряется оставаться такой круглолицей. Марджори была лет на пятнадцать меня старше, Кэтрин – на пятнадцать же моложе. Старой Бланш Пэрри стукнуло восемьдесят. В последнее время она почти совсем ослепла и вынуждена была уступить свою должность хранительницы драгоценностей короны более молодой Кэтрин. Сейчас она сидела за столом и ела исключительно по привычке и на ощупь, глядя в пустоту перед собой бельмами глаз.
Поддавшись внезапному порыву, я наклонилась и похлопала ее по руке – старая кормилица вздрогнула от неожиданности.
