Я переоделась в самое простое свое платье и немедленно отплыла на королевской барке в направлении Барн-Элмса, где он жил в излучине Темзы чуть выше по течению от Лондона. Плыть туда из Уайтхолла было не так долго, так что я добралась под вечер.
Мое прибытие вызвало переполох. Я отмахнулась от церемоний и отмела все возражения.
«Самочувствие не позволяет ему вас принять».
«Он не хочет, чтобы вы видели его в таком состоянии».
«Вы не должны подвергать себя опасности заразиться недугом, которым он страдает».
– Я здесь, чтобы навестить моего старого друга, и готова кормить его с рук, если в том будет нужда, – объявила я.
В доме было совсем темно; лучи заходящего солнца практически не проникали в окна. Большая их часть смотрела на восток, на реку. В нос мне ударил запах тяжелой болезни, который ни с чем невозможно перепутать. Он стал еще сильнее, когда я поднялась по лестнице в его спальню.
Навстречу мне вышла его дочь Фрэнсис.
– Ваше величество, лучше вам туда не заходить, – сказала она. – Отец совсем плох.
– Разве не должны те, кому он дорог, быть подле него? – отвечала я. – Когда мы более всего в них нуждаемся?
Вид у нее сделался удивленный, как будто она ожидала, что я испугаюсь неприглядности болезни и немощи.
– Сейчас, – признала она, открывая передо мной дверь.
Внутри большим пятном белела постель. Одно из окон все-таки смотрело на запад, и сквозь него лился розоватый закатный свет. Уолсингем лежал неподвижно, еле различимый под грудой одеял. Он даже не проснулся при моем приближении.
Даже в этом розоватом свете лицо его пугало болезненной желтизной, а все черты как-то усохли и заострились, словно болезнь обглодала его до костей. С последнего заседания совета он чудовищно сдал. Недуг был стремительным и безжалостным.
– Фрэнсис, – прошептала я, отыскав среди одеял его руку и обхватив ее своими, – как вы себя чувствуете?
Дурацкий вопрос. Что он мог мне ответить? Я задала его, лишь чтобы привлечь к себе внимание.
– Неважно, – простонал он. – Скоро они явятся за мной.
Ангелы?
– Да, чтобы вознести вас на небеса, которые вы заслужили.
– Их никто не заслуживает, – прохрипел он.
Истый протестант до последнего вздоха.
– Фрэнсис, – сказала я, – вы оставляете после себя зияющую пустоту. Никто не сможет ее заполнить. Но я благодарю Господа за то, что вы были рядом со мной все эти годы. Вы не раз спасали меня и корону.
Ох, что же я буду делать без него, без его бдительного ока и его гения?
– Берегите ее хорошенько. Мое место займут другие. И не доверяйте французам. Эх, как бы я хотел сам дать им бой! – Он слабо кашлянул. – Но я не могу сомневаться в мудрости Господа, который пожелал призвать меня именно теперь.
И опять – истый протестант. А вот я сомневалась; я только и делала, что сомневалась.
– Вот, попробуйте выпить бульона.
У постели стояла еще теплая миска c ложкой. Я попыталась влить ему в рот немного бульона, но жидкость не проходила сквозь судорожно стиснутые зубы. Я поняла, что час его уже совсем близок.
«Когда человек перестает есть, это верный признак, – как-то раз сказал мне один врач. – Все начинает отказывать, и ему не нужна больше земная еда».
Не стану плакать. Не в его присутствии. От этого умирающим только тяжелее. Это мне сказал другой мудрый человек.
Я устроилась подле него. Я готова была ждать, ждать вместе с ним. Фрэнсис проскользнула в комнату и заняла место с противоположной стороны постели. Мы с ней были рядом с ним, как церковные свечи у алтаря.
