Затем настал черед известий. Они пришли из Франции, через обоих Сесилов, отца и сына, как будто те страшились доложить их мне поодиночке.
Генрих IV Французский принял католическую веру. Чтобы взойти на престол, он предал свою совесть и склонил колени перед Римом. «Париж стоит мессы», – якобы заявил он.
– Его расчет оправдался, – сказал Бёрли.
Его усталый голос звучал лишь немногим громче шепота. В последнее время он редко выходил из дому; то, что сегодня он все же появился в моем дворце, о многом говорило.
– Париж наотрез отказывался принять его, а править Францией без Парижа невозможно. – (Вид у него был понурый, как у старого пса.) – Это, ваше величество, неоспоримый факт.
– Факт? Факт?! – не выдержала я. – Дыхание Господне! Свитуновы штаны! Разве человек не может подогнать или подправить факты? Неужели он не мог убедить Париж?
Произнося эти слова, я уже отдавала себе отчет в том, что вероятность этого была крайне мала.
– Париж – город сугубо католический, – сказал Роберт. – К его же собственному несчастью!
Я подумала обо всех тех деньгах, которые с таким трудом наскребала, чтобы поддерживать Генриха IV, протестантского претендента на французский престол. Меня накрыла горячая волна ярости. Я обескровила мою страну, мою бедную страну ради того, чтобы посадить на трон этого отступника! А теперь оказывается, что все напрасно!
К тому же я потеряла единственного своего крупного союзника. Теперь, если не считать скандинавов, в Европе не осталось ни одного протестантского правителя. Нидерландцы все еще бунтовали, но ничего не разрешилось. В Германии было несколько пфальцграфов и принцев. Все остальные страны – Испания, Польша, Ирландия, Италия, а теперь и Франция – прочно пребывали в папской власти.
Чертовы парижане! Чертовы французы! Чертов Генрих! Неужели победа над армадой пошла прахом? Неужели мы обречены на вечное одиночество?
– Проклятый предатель! – воскликнула я. – И это после всех его уверений!
Мне вдруг почему-то вспомнилась бессмысленная смерть младшего брата Эссекса. Он погиб ни за что, ни за что, ни за что… Мне хотелось выцарапать Генриху глаза, заставить его заплатить.
– Он поступил так, как счел необходимым, – мягко произнес Роберт. – Его сердце к этому не лежало.
– Да будь оно проклято, его сердце! – вскричала я. – Мне нет никакого дела до его сердца! Пусть хоть сварят его в елее!
Бёрли рассмеялся, что явно далось ему с трудом.
– До чего же вы похожи на вашего отца, – сказал он.
– Если бы у меня были средства… если бы я могла… я собрала бы такую армию, чтобы наказать этого иуду… Он еще хуже Филиппа!
– Едва ли, ваше величество, – подал голос Роберт. – Он не объявлял вам войну. Он будет католиком исключительно по расчету, а не по убеждению. Вы можете по-прежнему считать его своим союзником.
– Я не могу считать своим союзником отступника, – отрезала я. – Я не питаю к таким, как он, никакого уважения.
– Что лучше – союзник, которого не уважаешь, или лютый враг, который неколебим в своих принципах?
– О! – воскликнула я. – Пусть оба горят в аду!
– Но до тех пор от кого вам больше толку? – настаивал Роберт.
– Не будет от них никакого толку, ни от кого из них.
Но в итоге, разумеется, после нескольких укоризненных писем я вынуждена была заключить с ним худой мир. Иного выхода у меня не было. Его циничное обращение в католицизм, продиктованное политическими соображениями, стало еще одной вехой на моем пути к мудрости и расставанию с иллюзиями.
