– Да, вы не ошиблись, я смертельно болен! Лет через тридцать, в лучшем случае, сорок, я превращусь в холодный серый труп. Жизнь – самая долгая и безнадежная болезнь из всех, что существуют. Но я хозяин своей жизни! Много лет назад я дал себе слово не доживать до старости. Эта игра не стоит свеч, надо бросать карты и уходить из казино, пока ты в выигрыше! Вы согласны? Я испытал все, что только можно на этой дурацкой планете и теперь желаю для себя королевской эвтаназии! Я хочу умирать в течение многих дней от наслаждения и восторга. Понимаете, о чем я? Ваши рекламные агенты заверяли, что вы в состоянии это сделать с помощью ваших гипнотических трюков и разного рода химии. Только ни слова про магию, я в нее не верю! Так вот, если вам это удастся, я озолочу ваше семейство на пять поколений вперед. Если же нет… Поймите правильно, как только я почувствую фальшь или какое-то насилие над собой, я проживу ровно столько, чтобы заставить вас дорого пожалеть об этой афере. Вас будут судить за покушение на мою жизнь. Се клэр по ву, как говорят французы. Вам ясно? Ну что ж… Да! Важнейший пункт: кроме физического наслаждения и душевной эйфории я хочу испытать изумление. Хочу увидеть то, чего нет и не может быть. Что-нибудь э-э… Только без пошлятины, вроде парящих в воздухе предметов. С детства ненавижу цирк! В общем и целом, выражаясь деловым языком, я хочу купить у вас за свои девять миллионов достойную, комфортную смерть, которой позавидовал бы каждый. Вы ответственны за качество товара.
Он вернулся к тексту письма:
«В вазе рядом с вашей кроватью…»
На столике, и правда, стояла широкая хрустальная ваза, полная каких-то симпатичных шершаво-золотистых шариков, размером с крупные бусины.
«Каждая из этих золотых сфер вмещает один год вашей предстоящей жизни. Чтобы испытать счастье, раздавите сферу пальцами и, растерев осколки в мелкую пыль, развейте в воздухе».
Морель запустил пальцы в шарики и осторожно поигрался ими.
«Н-да! Вдыхать пыль… Боже, как оригинально!»
– Через два часа начинается ужин, – прервал тишину дворецкий. – Вы хотели бы спуститься в зал или принять пищу здесь?
– Мне все равно, я не голоден.
– Если вам что-то понадобится…
– Как ваше имя?
– Себастьян.
– Себастьян… Идите, поиграйте со своим гомункулом!
– Да, сэр.
– Исчезните!
Дворецкий поклонился и, с ледяной злостью сверкнув глазами, покинул комнату. Еще с минуту из коридора доносилось его угрюмое шарканье и стук палки.
Оставшись один, Морель выпил из графина воды, нервно вытер вспотевшие ладони и, чувствуя себя так жутко-прекрасно, как ни разу в жизни, сел на кровать.
Взял из вазы одну сферу. Он не был уверен, что хочет ее раздавить, лишь представил себе это.
Потом ему на ум пришла весьма остроумная и оригинальная вещь. Он отложил шарик. Принялся бегать глазами по комнате, в поисках карандаша. Карандаш оказался под рукой.
Морель схватил его и, облизываясь, аккуратно вывел на обоях над изголовьем своей кровати: «Арчибальд Артур Морель. 1890—1929».
При написании последней даты его рука дрогнула, и двойка вышла кривой, как лебедь со сломанной шеей.
«К чертям… Двадцать девятый год! Покойся с миром, и аминь!»
Морель снова взял сферу. Он, по-прежнему, не собирался ее крошить. Не сразу, не запросто, не прямо сейчас…
Почти против воли пальцы сомкнулись, с нежным хрустом превратив тонкую скорлупу в ворох золотого праха, гораздо мельче и легче песка. Не успел он испугаться своей неловкости, как воскурившаяся дымкой сверкающая пыль, подхваченная дыханием, хлынула ему в рот, в ноздри и даже в глаза. Он чихнул и заморгал. В носоглотке остался щекочущий привкус.
