Морель почувствовал, что все меняется. Как будто что-то подмешали в тусклую цветовую палитру серо-коричневой спальни. По-иному закружились пылинки в лучах солнца. Иначе заиграли каплевидные хрусталики люстры. Шелковый шнур, приводящий в действие полог кровати – даже он преобразился, став вдруг похожим на нежную девичью косу…
– Нет, это банально! – мотнул головой Морель. – Обычное помутнение… Даже если я сейчас почувствую восторг – это не будет иметь никакого отношения к счастью.
Пение птиц за окном, шевеление полупрозрачных теней штор, прикосновения ветра – все вокруг заражалось этой непостижимой странностью.
– Ну… и?
Ни то за стеной, ни то этажом выше где-то незаметно заиграла странная, ни на что не похожая по своему звучанию, варварски притягательная ворчаще-жужжаще-завывающая музыка.
Морель понял, что ему нравится.
Он блуждал по комнате, вслушиваясь в причудливые переливы мелодии, как охотник прислушивается к шорохам леса.
– Так, так, уроды! Вот тут у вас уже есть шанс меня удивить…
Ему никак не удавалось понять, откуда проистекает эта изумительная мелодия. Казалось, она исходила прямо из стен. Инструменты, рождавшие ее тоже оставались загадкой.
Морель вспомнил, что много раз тщетно пытался объяснить самому себе, что такое музыка: единственный нематериальный феномен бытия, который его искренне и глубоко волновал. Но, даже освоив искусство музицирования и умея вникать в потоки симфоний, он не мог хоть сколько-то близко подобраться к разгадке этой многотысячелетней тайны.
«Что такое музыка? Да-да… Первобытные переживания долгой поколенческой цепочки наших предков, научившихся вгонять себя в определенные состояния с помощью ритмичных звуков», – вертелись в мозгу тени размышлений, которые прежде никак не удавалось втиснуть в словесную оболочку. – «Быть может, это и есть самая натуральная основа цивилизации? Мать культуры и языка? Поговаривают, что первые люди учились говорить через песнопения. Но… дьявол! Что же собой представляет эта музыка? Она не несет никакой информации, никакого смысла, это просто вибрации воздуха в ушах. Хотя, с другой стороны, несет ли какую-то информацию вой ветра, шум волн, топот копыт, тоскливый крик птицы в ночи? Да несет! Это все звуки, помогающие ориентироваться в окружающем мире. Звуки, предупреждающие, настраивающие на определенный лад. А музыка… Музыка, стало быть, это их вольные комбинации! Своеобразный спектакль, разыгрываемый при помощи воспроизведенных фальшивых сигналов природы!»
Окрыленный своей догадкой, он победно фыркнул и притопнул ногой.
– Вот так! Я, все-таки, додумался!
Дверь спальни отворилась. Морель вздрогнул, осознав, что не один.
На пороге стояла смуглая (или, быть может, невероятно загорелая) девица испанского типа, высокая, атлетично-стройная брюнетка, с остро отточенными, словно вырезанными из дерева, чертами лица, с невероятно большими, хищными как у ягуара, ярко-карими глазами, под порочными изломами бровей. Ее острые плечи и руки, не скрытые под черным вечерним платьем, покрывала жутковато-затейливая мозаика татуировок: ни то вьющиеся растения, ни то змеи, образующие зловещие узоры, издали напоминающие сплошную чешую рептилии. Нечто подобное у женщин Морель видел лишь пару раз в самых злачных притонах Ист-Энда. Длинные волосы, цвета воронова пера, водопадом спускались по спине.
Женщина улыбнулась чарующими багровыми губами, сверкнула глазами и беззвучно, словно призрак, стала приближаться.
