– Братан, кажется, идут! – услышал Кузя. – Лучше бы ты умер!
Послышались шаги и бурчание голосов в коридоре. Кузя открыл глаза: была полная темнота.
– Братан, я не могу… Не могу, но должен не допустить это! – взволнованно зашептал парень. – Скажи, чтобы я это сделал, и я сделаю!
Кузя узнал голос парня, но не ощутил боли, долго мучавшей его. Он боялся, что боль врежется, стоит лишь пошевелиться, но была и смутная вера в то, что сон был не простым. Кузя никогда в жизни не видел таких снов и постарался успокоить парня:
– Ничего у них не выйдет. Тебя как звать-то… братан? – во рту чавкала кровяная слизь, еле двигались распухшие губы, шепелявили дыры выбитых зубов, но речь всё-таки получилась.
В двери заскрипел замок, а парень ответил:
– Серый я. Я ж тебе говорил…
В камере было темно, но в этой темноте Кузя вдруг увидел серебряную перчатку вместо своей руки, лежащей возле лица. Дверь отворилась, и включился свет – перчатка мигом превратилась в окровавленную руку.
В проёме двери стояли трое.
– Мочила на выход! – скомандовал кто-то из них.
Парень поднялся и пошёл без куртки. Один из троих схватил его за шею и, вытолкнув в коридор, пнул под зад, скомандовав с издёвкой:
– Вперё-ёд!!!
Звук их шагов стал удаляться. Заплывшим взглядом Кузя в оставшихся определил Яруллина и Быка.
– Вперёд! – скомандовал и Яруллин.
Бык, размер которого соответствовал кличке, вошёл в камеру и посетовал:
– А чё он в мокрухе?! Может, дохлый?
– Дохлого в – — -ь, п – — -с! Двигайся давай, п – — к, б – -ь! – заорал Яруллин.
Кузя попробовал двинуться, и, к его изумлению, это легко удалось без всякой боли – он лёг на бок, не решаясь на большее в риске новой отключки.
– Тёпленький! – обрадовался Бык, медленно приближаясь.
Кузя упёрся взглядом в его ноги, определяя момент удара, и время замедлилось…
За ударом ноги – по-боевому, как учили, – в коленную чашечку, последовали хруст и медленное падение Быка. В падении тот разинул рот и высунул язык, сопровождая растянутым нечленораздельным звуком, а потом – удар головой о бетонный пол, и судорожная гримаса, исказившая лицо.
Затянулась пауза.
– Ты чё там, Бык?! – гаркнул Яруллин.
Искажённая рожа ещё издавала какие-то хрипы, а Кузя медленно поднял торс и прижался спиной к железной скамье. Яруллин вошёл и, уставившись на Быка, снова гаркнул, поддев пинком:
– Ты чё, бычара, сдох, что ли?!
Отсутствие боли рассеивало остатки страха, и Кузя уже смотрел на врага, припомнив: «Каждый десантник – это боевая машина по уничтожению врага» – теперь ощутить себя боевой машиной было уже счастьем!
– Ты чё накосячил, урка! – злобно зарычал Яруллин, обратившись к Кузе, но, заметив на себе пристальный взгляд, вдруг попятился.
Кузя сжался, как пружина автомата, готовая к выстрелу, и, подавив в себе остатки страха, вскочил навстречу обидчику – в груди что-то неприятно ёкнуло, напомнили о себе сломанные пальцы, когда опёрся о скамью, поплыли круги перед глазами, но радовало то ли отсутствие боли, то ли возможность выплеснуть накипевшее, и заплывший взгляд уже по памяти рассчитал направление и дистанцию…
Яруллин выскочил за дверь и стал спешно закрывать её, но довершить начатое ему не удалось: Кузя, почти прыжком, ударил ногой по закрывающейся двери – ударил так, что она, распахнувшись до предела, с грохотом ударилась о стену коридора…
