Леонтиона стала, насколько это было возможно, женой, то есть технически или юридически, наложницей Метродора, мать и сестра которого прислали поздравления по случаю бракосочетания.47 Но Леонтиона, согласно различным летописцам, была не единственной женщиной, которую можно было найти среди учеников Эпикура. Мармарион (или, как ее, скорее всего, называют в рукописях Геркуланума, Маммарион или Маммарон),48 Хедия (Сладкая), Эротион (Выравнивающая) и Никидион (Викторина) – вот имена, которые приводит один автор; другой добавляет Боидион; а третий ошибочно вставляет Филаэнис в число «молодых и красивых женщин», которые, как сказано, «преследовали сад». Скандал с жадностью ухватился за эти обстоятельства. Отчасти, видимо, при посредничестве стоика по имени Диотима, который питал к эпикурейцам горькую неприязнь, появился сборник из пятидесяти писем, якобы представляющих собой переписку Эпикура с его любовницами. Леонтион стал главной жертвой этих пасквилей, которые, к сожалению, человеческая природа склонна считать, что в них что-то есть, раз они были опубликованы. Каким был Леонтион, мы не знаем. Зато известно, что историку античного искусства, старцу Плинию, были известны два ее портрета. Первый из них специально не описывается. Но другой изображал Леонтиону в задумчивости.49 С Маммароном и остальными скандал был одинаково плотным, рассказывая, как каждый из них был любимцем того или иного главного ученика Эпикура.
На эти скандалы школа в древности отвечала единодушным отрицанием, и у нас нет оснований отказываться принимать их отказ. Одним из обычных последствий отхода от стандартов общественной морали является то, что неудача в одном из отделов предполагает неудачу в любом из правил этики. Ничто не может быть слишком плохим, чтобы в это поверить. И вот поздние сплетники с жадностью ухватились за эту тему. Они рисовали причудливые картины разгульного общества и развратных нравов сада, изображали Леонтиона нескрываемой дочерью греха, а Эпикура – ее особым спутником. У одного из авторов, который писал письма, выдавая их за сочинения известных личностей прошлого, и набрасывал новеллы в переписке, мы находим Эпикура, представленного в виде омерзительного грешника-валетудинария, навязывающего свою непрошеную любовь юной Леонтионе, которая отдала свое сердце и лицо другому любовнику.50 Некоторые враги системы были даже склонны приписывать нездоровье ее первых вождей их развратной жизни.
Эти клеветы неестественно росли в умах тех, кто соединял тот факт, что женщины не были исключены из сада, с открытой доктриной школы, согласно которой удовольствие является целью жизни, и особенно с изречениями Эпикура, в которых он утверждал за нашей животной природой право на свободное развитие.
Но вряд ли можно сомневаться, что это грубые преувеличения, проистекающие из той распространенной слабости, которая обвиняет интеллектуального оппонента во всех пороках и безнравственности. Эти собрания, где, как говорит один старый французский писатель51, «представительницы прекрасного пола, презирая все, что клевета и зависть могли сказать против них, желали иметь свою долю и уступали мужчинам удачу быть единственными учениками и слушателями этого философа», были, вероятно, столь же безобидными, как и другие собрания нелицензированных религиозных сект, где подозрительность недоброжелателей была готова предположить все нечестивые излишества чувственности. Если бы жизнь Плотина была написана врагом, а не другом, мы, вероятно, услышали бы совсем другую историю о даме, в доме которой он жил, ее дочери и других женщинах, которые последовали его примеру. Но в то же время было бы ошибкой полагать, что идеи, которые рыцарство сделало привычными для современного мира, присутствовали в эпикурейской складке. Подобные настроения, возводящие женское начало в религиозную силу и символ лучшей и сладостной человечности, были неизвестны античному миру. Греческий мир, в частности, никогда не поднимался выше натуралистических и практических аспектов супружеской жизни. Эстетические эмоции и этические влияния не воспринимались как часть любви к женщине. Все, что мы можем с уверенностью утверждать об эпикурейском обществе, – это то, что разнузданность в нем недоказуема.
