– Признаваться в любви друг другу не будем, договорились. Я вам в дедушки гожусь, поэтому-то вы меня и опекаете, снисходите до меня. Я это ценю. Надеюсь, что мы будем добрыми друзьями, Маруся. Друзь-я-ми.
– Да-да, конечно, – она потупила взор.
– Вот и прекрасно. Давайте присядем, а то на нас подозрительно смотрят некоторые дамы и господа.
Марусе сидеть на скамейке не хотелось, но она не посмела сказать Передольскому об этом. Села, положила рябину на колени, скрестила на груди руки. Павел Степанович сел в пол-оборота чуть поодаль, положил руку на спинку скамьи так, что кончики его пальцев коснулись Марусиной спины. Ток пробежал по всему ее телу, залил румянцем щеки. Она посмотрела на профессора. Он убрал руку, сказал:
– Все хорошо, Маруся, все хорошо, – улыбнулся. – Я рад, что не ошибся в вас. Вы, Маруся Оболенская, барышня особенная. Особенная! Сохраните чистоту своей души. Оставайтесь собой. Пусть римская Маруся для вас примером будет. Я знаю, знаю, что прошу чего-то невыполнимого, но надеюсь, с годами вы все-все поймете и…
– Машутка!? Вот так встреча! – закричал во все горло крепкий спортивного телосложения парень, остановившийся напротив скамьи, где сидели Маруся и Передольский.
– Матушка! – он схватил Марусю за руку, притянул к себе, закружил. – Вот так удача! Вот так радость! Я нашел тебя. Нашел, нашел!!! Теперь никуда не отпущу и никому не отдам. Слышишь, никому. Идем скорее к родителям.
– Да, погоди же ты, Санька, – взмолилась она, вырываясь из его объятий. – Я не одна.
– А это кто? Твой дедушка? Привет, дедуля, – он протянул Передольскому мозолистую руку. – Я – Манькин жених Санька Иванкин.
– Рад знакомству, – проговорил Передольский, поднялся. – Не буду вас задерживать, Маруся. Увидимся…
– Че это он? – удивился Санька. – Странный какой-то у тебя дед. Че он ушел-то? Он, что отдельно от вас живет? Вы, Манька, буржуи, да? – Санька сжал кулаки, набычился. – Скажи еще, что про все обещания забыла, что передумала за меня замуж выходить.
– Да, все забыла и передумала, – сказала она резко. Уселась на лавку.
Санька был человеком вспыльчивым, агрессивным, мог и по шее двинуть. Маруся напряглась, ожидая бури, а Санька сник. Он плюхнулся рядом с ней, спросил:
– Ты, Манька, шутишь так, да?
– Нет. Я, Санька, не шучу, – в ее голосе послышался металл. Она поняла, что нужно переходить в атаку. Если она сейчас не скажет Саньке всего, что должна сказать, то будет мучиться всю жизнь. – Ты, Иванкин, неотесанный болван. Ты только что обидел человека. Он тебе никакой не дедушка, а профессор естествознания, известнейший ученый.
– Не сердись, Манька, я же не знал, кто он такой, – Санька улыбнулся. – У этого твоего естественного профессора ничего на лбу не написано по поводу его известности.
Маруся вскочила, воткнула руки в боки, крикнула:
– В том-то и дело, что написано! Просто это ты, болван безграмотный, читать не умеешь. Ты…
Санька поднялся, воткнул руки в боки, смерил Марусю недобрым взглядом, процедил сквозь зубы:
– Ты меня разозлила. Разозлила не на шутку. И вот что я тебе, Манька, скажу: катись-ка ты отсюда, пока цела. Мне такая грамотная курица-фифа не нужна. Я себе нормальную бабу найду. Ясно. Бывайте здоровы, любители словесности, или как ее там… – с силой ткнул Марусю кулаком в плечо, ушел.
Она уселась на скамейку, закрыла лицо ладонями, всхлипнула:
– Откуда этот Санька на мою голову свалился? Так чудесно день начинался, и на тебе… Как я теперь Павлу Степановичу в глаза смотреть буду? Как…
