Эрон - страница 5

Ева припала душой к Майкиной страсти. Надо же было чем-то жить, дышать полной грудью, запивать дрянным винцом отвращение к жизни. И пусть коробит Христос из морковного пластилина, пусть от Пресли рябит в ушах, пусть! Душа Майки не стеснялась самой себя. И Ева тоже не будет краснеть. Все лето подруги разрывались между Иисусом и Пресли. Не занимались башлями. И к осени остались совсем без гроша. Мамашу собственную Майка за мать не считала. Все макароны и супы в бумажных пакетах были съедены. Грачев перестал посылать Еве деньги, пытаясь хотя бы так вернуть заблудшую овцу в стойло. Надо было выкручиваться, и Майя предложила податься в пролетариат, в клевую фирму «Заря» по бытовому обслуживанию партийных буржуев. Туда брали всех желающих. Закрывали глаза на наличие прописки: москвичи не хотели мыть полы и окна, нянчиться с собственными детьми, ходить за продуктами, выгуливать собак, чистить одежду, ухаживать за стариками… словом, это была крыша для иногородних девчонок. Что ж, Ева уже не чуралась физического труда, времена имени крем-брюле миновали, и без особых эмоций она взялась за грязную работенку.

Так прошло еще несколько месяцев, и однажды она оказалась в удивительной квартире, где требовалось навести уборку. В фирме предупредили, что хозяйка из числа постоянных клиентов, особа весьма разборчивая, но хорошо платит сверху. Дверь открыла домработница в чепце и белом переднике, которая объяснила, что надо сделать, и ушла к себе в комнату. Никогда еще Ева не видела вокруг себя столько загадочных прекрасных вещей в просторе огромной квартиры: старинные часы из кудрявого фарфора… замысловатое бюро орехового дерева на крылатых ножках из бронзы… внушительных размеров картина в золоченой раме, где была нарисована громада бело-розовых зефирных туч над далекой панорамой старой Москвы, увиденной с Воробьевых гор… через окна в анфилады квартиры лился морозный свет. Стоял январь нового года. Крыши домов были завалены снегом, и его льдьистое сияние озаряло холодным заревом жемчугов эту чужестранную жизнь. Ева подошла к просторному высокому напольному зеркалу, по краям которого шли матовые зигзаги из лилий. Из зеркала на нее глядела незнакомая девушка с затравленным взглядом. Неужели это я? Дрогнуло сердце. Сизая тень под глазами. Заострившийся нос. Впервые за год Ева видела себя целиком с головы до ног. До этой минуты ее отражение мелькало только обрывками, в осколках лица, от в узком зеркальце косметички, то в круглом туалетном зеркале Майки, всегда на бегу, впопыхах, и видны были на донышке амальгамы то глаз, то щека, то губы, а тут Ева была вся целиком, в рваном Майкином свитере, в линялых джинсах, чужая постаревшая девочка с тряпкой в руке. Какая ель, какая ель. Какие шишечки на ней… Драная ёлка! Еще недавно от такого чувства она бы непременно расплакалась, но сейчас ее глаза были сухи.

Ева, мамочка моя, ведь ты не станешь меня убивать?

Еще в детстве маленькая Лили заметила за собой одну странность – иногда, далеко не всегда, может быть, всего раза три в год, стоит ей только взять что-нибудь в руки – неважно, что именно: игрушку ли, чайную чашку, телефонную трубку – как враз то место, которое она обхватила рукой, становится мягким, как глина.