Эротоманка. Все о любви - страница 7



и не в ладонь твою с сахарком,
а в ветер – отныне влюбленная.
Сдохни палач!
 Гетры и бридж поролон
провоняли, натерли бока.
Сдохни, палач,
который плеткой гонял.
Мы по-гу-ля- ем,
пока.!

Руками ужаса

Ужасы кормят нас адреналином.

Вот за что мы их любим.

С Хеллоуином, читатель!

«Лишь бы не в сон…»

Лишь бы не в сон,
где эротофантазий
не счесть,
где выплывает из ваты объятий
киноварь страха и лесть,
тонут обмылки – ладошки
на лицах —
не заходи в туман,
он совратит синий бант на косице,
смерчем затянет в обман.
Он заползет языком слизня в ухо,
он до мурашек дотек,
бешеный секс,
 где прохожая шлюха,
цедит лобка липкий клок.

«Пройди игру за мастера…»

Пройди игру за мастера,
за мастера пыток и слез,
тащи волосатую когтями поперек паркета,
брось сквозь вазы, стеклянные рамки, торшеры —
 об стену,
подушку – в визжащий ибальник.
Успокойся.
Дыши, дыши…
Сядь, вставь, вынь из глотки трусы.
Сдуй перья с лица.
Прими по роже.
Кончи.

«На лице  то ли улыбка…»

На лице  то ли улыбка,
то ли запасной вход в вагину,
в ней квадрат пятипалой тоски,
смерть любимой во время акта
под крик замогильный
надрывный,
который
руками ужаса
расшнуровывает
виски.

Яд в подгузниках хромосом

Звон бутылки об асфальт.
Дамочка после фуршета, ежа рожицу,
дико выдергивает   из плиток шпильку.
Шаги.
Маньяк?
Тролль, клоачный шутник?
– Настоящий.
Деменция – оперение пульсирующей предстаты
в испарениях  парного гнездовья.
Морда отпетого маньяка,
без коньяка выпущенного из гастронома,
– Отвали!
Скисшим студнем дрожат глаза.
Яд в подгузниках хромосом.
Кома.
Замысел глух и сверчком стрекочет  в мошонке.
Трахать лобковый пух?
– Полноте!
– Сколько раз назвала дураком?
Скотч на щеках.
Столбик водопроводный в руках.
Босоножка без шпильки.

Невеста Хеллоуина

Ужаса
деревянный озноб —
хелло, Хеллоуин,
мертвяк и сноб —
три па зеленой
кики-муры,
в куске вагины
ногтем ноги, —
ура!
Смелее,
откинь вуаль,
невесты сгнившей
узришь печаль
и желтый спорыш
в норе ноздри,
а кто  в зрачках —
лучше не смотри.

Прозектор

В руках ассистента  хирурга
возмездие сонным лжецам,
проктологам и демиургам,
научным хмырям и скопцам.
 Безумнейший  страх не остудит
его ослепительный фас,
лишь в полночь  будильник разбудит —
спешит  наверстать    скорбный час.
Не брезгуя призрачной гнилью
под сферой больничных зеркал,
припомнит, как  кофе с ванилью
над  шлюхой   убитой  алкал.
Не   воскресил – лишь забвенью
не  предал  заоблачный  лик
и  понял, что   нет  места    тленью
 в  том  мире, где  рай невелик.
Пусть  когти уверенных гарпий
сдирают  со щек трупный грим,
усмешка сквозная, как скальпель
насытится  телом нагим.

«Проще  нет – геометрию  века…»

Проще  нет – геометрию  века
втиснуть  в  последний  свинец.
Вот – пуля. Вот – лоб. Вот – исходная  веха.
Не  важно, как  жил, где  конец,
не важно  в каких обитал окаянствах,
кого  перед  смертью   позвал,
рассеется  в  памяти кокс или пьянство,
нетленно  одно – идеал.
Когда-то  влюбился  в портрет  незнакомки,
а  рядом – трехцветный  тритон.
 Но  лик  неземной   проступал   сквозь  пеленки,
стаканы  и  небосклон.
Ты  труп. Но  не  стерся  в сознании  вектор
туда, где  блаженная  дрожь,
едва лишь  в  мертвецкой  погаснет  прожектор,
ты  заново  собран – и  прешь
на  свет, напролом  сквозь теченья  и  скалы,
сквозь  спальни  любовных  утех.
Ты – точка, ты – рифма, ты – маленький  шалый
свинцовый  восторженный  смех.

Крематорий

Печь не  сработала,
 перегорели пробки,
 жареный дух  не наполнил
молекулами этила  стопки.
Тайно из   мертвого  глаза