Еще о войне. Автобиографический очерк одного из пяти миллионов - страница 16

Умерших и расстрелянных не успевали хоронить. Замерзшие тела лежали штабелями, как в самом лагере, так и на кладбище у деревни Глинище, сегодня исчезнувшей с карты города (ныне это пересечение улиц Тимирязева и Нарочанской). Сохранилось многоэтажное здание казармы, в котором размещался лагерный лазарет. Некоторые бывшие военнопленные, которым случайно удалось спастись, в своих показаниях судебно- медицинской экспертной комиссии в 1944 году, характеризуют жуткую обстановку и режим, существовавшие в лагере и лазарете, в котором лечение фактически представляло один из способов преднамеренного уничтожения советских военнопленных. Из материалов экспертизы следует, что пища, которую получали военнопленные в сутки, вызывала обязательное возникновение желудочно-кишечных болезней и истощение. Это было истребление голодом.

Чрезвычайная скученность в холодных грязных бараках; развитие вшивости из-за отсутствия бань, лишение пищи как способ наказания; изнурительная работа, систематические избиения – все это приводило к высокому уровню смертности от голода и болезней. Только в госпитале умерло около десяти тысяч пленных, а всего за три года в лагере погибло 80 т советских военнопленных, похороненных на кладбище возле лагеря № 352 в 197 могилах.

Возвращаюсь к прерванному повествованию.

Подвели к пожарному крану с правой стороны Дома правительства, дали хозяйственного мыла и новые льняные мешки вместо полотенец, не розданные своевременно колхозам, и предложили нам тщательно вымыться. Не без труда я смыл многонедельную грязь. После этого пожилой немец лет пятидесяти провел нас в Дом правительства в кабинет наркома земледелия БССР на первом этаже.

Вскоре принесли большую кастрюлю с густо сваренными щами, в которых, среди картошки и капусты, было много кусочков свиного сала. У кого не было котелков дали пустые консервные банки и ложки. Щи были очень вкусными, можно было есть, сколько хочешь. Я знал, что после голодания есть много нельзя, но сдержаться не смог. Чем больше ел, тем больше хотелось. Чувство голода не проходило даже тогда, когда пища заполнила даже пищевод. Мои коллеги не были столь жадны до еды, довольствовались меньшим количеством.

Через пару часов я понял, что допустил большую ошибку, набив желудок столь жирной пищей и, засунув пальцы в рот, освободил желудок. Это меня спасло, однако в последующие дни заболел. Вся пища, которую я съедал, проходила, не задерживаясь в организме. Постоянно бегал в туалет. Все больше и больше слабел, сил на работу не хватало.

Наши обязанности заключались в погрузке и разгрузке мешков с почтовыми отправлениями (письмами и посылками). Работа начиналась с 8 часов утра и продолжалась до 10 вечера.

Полевая почта располагалась в помещении Верховного Совета на первом этаже Дома правительства. Работали на почте пожилые немцы, одетые в форму солдат. Прибывавшую в мешках почту, рассыпали на столы, сортировали по номерам и вновь складывали в мешки. В основном это были письма в конвертах, маленькие посылки. В мешках, адресованных в Германию, были пакеты значительно объемистей и тяжелей. Весили мешки по 30–40 кг, а иногда и более. Поднять их на плечо было нелегко.

Я часто убегал в комнату, где мы были поселены, и лежал на подстилке из мешков. Однажды, когда я во время работы лежал, в комнату зашел пожилой немец, курировавший нашу команду и, показывая на меня своему коллеге, сказал, что этот русский скоро будет «капут». Мне он ничего не сказал, однако не трудно было догадаться, что держать меня не будут, а скорее всего, отвезут обратно в лагерь. У нас был уже подобный случай, когда у одного из нас оказалась грыжа. Мешки он поднимать не мог, и его отвезли в лагерь. Попади в лагерь я, все было бы кончено поправиться я там бы не смог. Сразу же после ухода немцев, я вышел на работу. Куратор вскоре заметил меня. Поманив пальцем, он подвел меня к стоявшим мешкам, дал мне в руки шпагат и велел их завязывать. Такая работа была мне под силу.