Иосиф остался с Мариной. В какой-то момент зазвучала песня «Этот мир» в исполнении Аллы Пугачевой. Девочка по-взрослому обвила шею гостя из Казахстана обеими руками и положила голову ему на плечо. Семнадцатилетний юноша, немного неловко, но уверенно, обнял ее за талию и притянул ближе.
Танцевали в фойе. Вид широких двустворчатых дверей, ведущих в основной концертный зал, уже сам по себе вызывал желание подойти, дотронуться, войти. Иосиф не удержался… и воспользовался моментом.
В полумраке пустого зала, под хрустальными люстрами, чуть покачивающимися от гулких шагов и басов музыки из фойе, он остановился, как вкопанный.
Шторы сцены – тяжелые, бархатные – словно еще дышали репликами актеров, шептали недавние ноты. А над порталом – строгими белыми буквами: «ИСКУССТВО ПРИНАДЛЕЖИТ НАРОДУ» – как пророчество, как знак.
Созерцатель не мог тогда знать, но в груди уже теплилось предчувствие: однажды он выйдет на эту сцену. Будет читать свои стихи – первые, еще неловкие, но горячие, с глотком из детства и жаждой быть услышанным.
А потом… пышных размеров женщина из окошка выдачи заводских пропусков вдруг плавно поплывет рядом с ним в грациозной, жгучей лезгинке. И он, Иосиф, – начинающий поэт и достаточно опытный танцор – будет танцевать с ней под искренние аплодисменты коллег…
Во время следующего медленного танца Марина сама приблизила лицо к Иосифу. Их губы встретились – сначала робко, будто случайно. Но это легкое прикосновение оказалось сильнее их обоих. В одно мгновение поцелуй стал горячим, дерзким, почти жадным – словно в нем прорвалось все, что копилось в взглядах и молчании. Самогон тети Моти, сладкий аромат духов Марины, перегретый воздух зала, перемешанный с запахом лака для волос – все это вплелось в атмосферу того вечера и кружило голову сильнее, чем танец.
Они вышли на улицу последними, когда уже начали гасить свет. Возвращались домой не спеша, в обнимку. Ночь была теплой, не по-сентябрьски мягкой. Над крышами домов висела огромная луна, как желтоватый фонарь, освещающий дорогу в неизвестное.
Парочка часто останавливалась – под деревьями, в темноте подворотен. Практически не говорили. Только целовались – долго, нежно, с легкой дрожью в губах.
Перед тем как разойтись, Иосиф с Мариной присели на скамейку у подъезда. Воздух был густой, напоенный ночными ароматами увядающего лета. Тихо шелестели листья, и где-то за домами потрескивало радио – кто-то, видно, засыпал под «Маяк».
– В понедельник опять в школу… – с досадой и легкой злостью выдохнула Марина, откидываясь на спинку скамейки. – Терпеть ее не могу. Когда она уже закончится, эта мука?
– В каком ты классе? – спросил Иосиф, словно прозревая.
– В восьмом, – бросила девочка, будто это тюремный срок.
Услышав это, он инстинктивно отодвинулся. «Да ей же и пятнадцати еще нет…» – кольнуло в голове. По щекам пошел жар.
– Так тебе еще три года учиться, – пробормотал он, лишь бы не молчать.
– Нее, – с вызовом усмехнулась она. – После восьмого брошу. Пойду на завод.
– А мне еще четыре года в училище. Грызть гранит науки, как говорится, – вздохнул он.
– Я бы не выдержала, – покачала головой Марина. – Это же неволя, все время под козырьком. Куда ни шаг – устав. Да и зарплата у офицеров не ахти… У нас на заводе сто рублей сверх. Мой отец, с переработками, под триста получает.
– Не ври, – удивился Иосиф. – У инженеров зарплата сто сорок.
