«Если есть на свете рай…» Очерки истории Уругвая - страница 20

Широкий Фронт, пришедший к власти в 2005 г., решил очистить образ Артигаса, искаженный военной хунтой. Освободитель стал прежде всего борцом за национальную независимость и социальную справедливость.

Прямое включение «Отца уругвайской нации» в политические баталии нынешней эпохи с ожесточенным перетягиванием его наследия то «вправо» (к консерваторам и путчистам), то «влево» (к либералам и даже социалистам) уникально даже для Латинской Америки. Уругвайский Освободитель, как никто другой из плеяды великих деятелей Войны за независимость, вызывал и вызывает до сих пор споры, противоречия и жаркие дебаты. Исследователи насчитывают по крайней мере «четыре легенды» (или идеологические версии), связанные с его судьбой и наследием.

Долгое время после отъезда Артигаса в Парагвай в 1820 г. уругвайские консервативные политики и литераторы пытались вытравить воспоминание о его реформах и вкладе в дело освобождения страны, называя его не иначе как «бандитом», «анархистом» и «контрабандистом», который пренебрегал всеми законами и моралью, «опасным злоумышленником», который выступал против сил порядка. Этой «черной легендой» был не только оклеветан Артигас – этот образ, как считают уругвайские исследователи, заложил идеологические основы архетипа «анархистского каудильо», который использовался и используется по сию пору во многих трудах, посвященных истории Латинской Америки[56].

Большую (если не главную) роль в создании «черной легенды» в историографии сыграли труды видных аргентинских деятелей Д. Ф. Сармьенто и Б. Митре. Сармьенто в своей главной работе «Факундо» (1845) прямо противопоставляет силы цивилизации на территории Рио-де-ла-Платы (естественно, имея в виду буржуазно-патриотическую интеллигенцию Буэнос-Айреса) варварству аргентинской пампы, одним из центральных воплощений которого (наряду с каудильо Факундо Кирогой) считает Артигаса.

«Человек-зверь», жестокость которого не знает пределов, – вот суть образа уругвайского вождя в «Факундо». Даже ремни из кожи полковника Масиэля, служившие упряжью для коня аргентинского диктатора Росаса, были, по его мнению, «предвосхищены обычаями Артигаса, прочих каудильо – варваров и татар». Да и диагональная красная полоса на своем знамени, добавленная Артигасом к бело-голубому («аргентинскому») флагу, возвещает, по мнению аргентинского мыслителя, «ужас, кровь и варварство!»[57]. «Человеческий род, – пишет он, – во все времена вкладывал именно такое значение в кровавый, багрово-алый, пурпурный цвет: пойдите-ка и изучите историю правления тех народов, что предпочитают этот цвет, и вы найдете там Росаса и Факундо: террор, варварство, потоки крови». Повторяются известные истории о жестокости монтонерос (партизан) Артигаса, которые зашивали живьем своих пленников в сырые телячьи кожи и оставляли на медленную мучительную смерть в степных просторах пампы.

Одна и та же сила, пишет Сармьенто, поддерживала Артигаса в Энтре-Риос, Лопеса в Санта-Фе, Ибарру в Сантьяго, Факундо в Лос-Льяносе: «Индивидуализм был ее сутью, копье – ее единственный оружием». «Орды бедуинов, в наши дни грабящие пограничные районы Алжира, дают точное представление о том, что такое аргентинская революция, которую использовали и дальновидные политики, и знаменитые злодеи». Инстинкты этого «зверя в человеческом облике» враждебны европейской цивилизации, «как и любой другой упорядоченной организации: враждебны монархии, как и республике, так как обе происходят из города и несут порядок и уважение к власти». Врожденный бандитизм и жестокая ярость сами по себе противоположны любым законодательным рамкам