Эта гиблая жизнь - страница 44

Он подождал, пока Лида сядет на диван, и продолжил.

– Тут, Лида, такое дело. Комната, получается, освободилась.

– Что значит освободилась? Мне баба Нюра сказала, что поменялась она с вами, на квартиру где-то за Петергофом.

– Да не о ней речь… Знаете же, Гришка, урод этот, прости господи, помер.

– Ну, а как же дом в Тихвине или Лодейном Поле, – встрял Олег. – Он же вчера с вами поехал…

– Вот, не доехал… Ни до дома, ни до регистрации. Он же аванс, пятьсот рублей с нас вытребовал. По дороге у вокзала остановился пописать. Памперс ему, что ли, привязывать?! И когда успел какую-то гадость купить и выжрать?! С регистрации нас завернули, пусть, говорят, проспится. А тому на глазах все хуже. В больничку местную отвезли, на коленях, как отца родного, там и отошел, гад.

– Вроде как обманул он вас, – покачал головой Олег, – смотри, тихий-тихий…

– Не говори, – сосед махнул рукой, – наш прокол. Ну да ладно. Не о том речь. Комната-то его неприватизированная была, освободилась и по нашему гуманному закону в нее тогда соседи селятся. Очередники. Если таких нет, ее в квартире в дополнение отписывают судье, полковнику или Кулибину заслуженному. Лид! Ты случаем не полковник? Тогда тоже отпадает. Значит, тогда по закону соседи должны ее выкупать, вроде как аукцион. Кто больше заплатит, тому и комната.

– И сколько вы заплатите? – поинтересовалась Лида.

– Сколько нужно – столько и заплатим, – жестко ответил сосед, – на рубль больше, чем вы наскребете.

Лида подумала, глянула на молчавшего Олега:

– Ну, а если я замуж выйду и на очередь жилищную встану?

– Этот фокус не пройдет. Даже если к утру экстренно тройню родишь. Поздно. Все на момент события. Так что я пошел комнату столбить.

– Подожди, – Олег остановил его. – Скажи лучше, вот Гришу хоронить будут. Вы ему хоть брюки нормальные к пиджаку наденете?…

И все-таки он был сильно пьян. Медленно поднялся с тяжело скрипнувшего стула. Потянулся. Пошел к себе и уже в дверях обернулся:

– Тебе когда в моря-то? Завидую я тебе, морячок. Хоть ты и без дому, без пристани, как дворняга морская. Помудрил, посчитал, карандаш к карте приложил, чирк по линейке и четкая линия: куда плыть. А тут народ все мечется, мечется чего-то…

– Да, что-то мне все завидуют…

Сосед ушел к себе. Вокруг лежали Гришины немудреные вещи. Голая лампочка под потолком светила тускло. Из мебели здесь были лишь старый диван со скомканным одеялом и засаленной подушкой. Фанерная табуретка заменяла стол. На ней стоял стакан и открытая консервная банка с чем-то засохшим с воткнутой, торчащей вверх вилкой. Был еще чемодан. Большой, обитый деревянными рейками. Он, по-видимому, заменял и шкаф, и комод. Из-под приоткрытой крышки торчали какие-то тряпки.

Олег переглянулся с Лидой, подошел и откинул крышку. Среди грязных рубашек и маек лежал непонятно как уцелевший набор слесарного инструмента в деревянной коробке и большой альбом с фотографиями. Олег взял альбом, встал с ним под лампочкой. Вдвоем они стали листать его, переворачивая толстые картонные страницы.

Первые, еще довоенные фотографии. Семейные, где все взрослые и дети, рассаженные фотографом, старательно смотрели в объектив. Степенные торжественные, сидевшие на стульях взрослые, вставшая за ними мелкота. Среди нескольких, на одно лицо, пацанов-братьев и не угадать было Гришу. Потом сразу шли снимки послевоенные. Уже точно Гриша в похожей на военную форме ФЗУ – фабрично-заводской школы. Вложена пожелтевшая грамота. Наверху Ленин со Сталиным. Снова пошли снимки. Гриша с друзьями у проходной завода, все в широченных брюках, таких же безразмерных пальто. Какое-то строящееся судно, и среди труб уже точно Гриша, улыбающийся, с толстым, похожим на удава кабелем на плече.