– Ну раз надо – накажем, – хмыкнул я. – Только по-другому.
17. 17. Герман
– А как? – сразу завелись наши девушки.
– Потом что-нибудь придумаем, – отмахнулся я. – Только без вот этих первобытных замашек.
Они слегка скисли, но примолкли.
Через неделю, максимум две эта история все равно забудется, и к несчастной Третьяковой потеряют интерес. Новости долго не живут. Ну, если, конечно, у этой истории не будет какого-нибудь волнующего продолжения.
Парадокс просто: когда Третьякова вылезла со своей правдой, я думал: «Ну, куда тебя, дуру, несет? Должен же быть у тебя хотя бы элементарный инстинкт самосохранения. Тебя ведь заклюют теперь». И в то же время вдруг почувствовал к ней… не знаю, что-то вроде уважения. Хотя нет, уважение – это слишком громко сказано, конечно. Но она меня заинтересовала, это точно.
– Да, ты прав, Герман, – многозначительно улыбнулась мне Ларина. – А то правда, что за дичь? Уроем, отлупим… как тупые малолетки.
– Да, да, – поддержала ее Агеева, – нас за такое потом самих уроют. Эта же идиотка сразу побежит стучать директрисе.
– Надо просто сделать ей что-то такое, на что жаловаться она не побежит, – заявила Михайловская. – Что-то очень позорное… чтобы самой стремно было об этом рассказывать.
– У тебя к Третьяковой что-то личное? – спросил я.
– Да прямо! Какое личное у меня может быть к этой убогой? Просто… ну какого черта она так всех подставила?
– А Черный-то какой сукой оказался, а? – припомнил Гаврилов. – На меня еще, урод, наехал.
Когда разговор ушел от Третьяковой, я перестал особо вслушиваться. И опять думал о матери. Что ей всё-таки надо?
***
Отцу я так и не сказал про то, что мать объявилась. Не знаю почему. Хотя он поинтересовался. Видимо, Василий доложил, что я подходил к какой-то тетке возле школы.
– Кто она такая? Что ей было нужно?
– Понятия не имею, – безмятежно соврал я. И чтобы он не донимал меня дальше своими расспросами, а он явно на это нацелился (нюх и хватка у него всегда были феноменальные), я сказал, что опаздываю в бассейн.
Это сработало безотказно. Плавание отец очень уважает, особенно после того, как я стал побеждать на всяких соревнованиях.
Но отработал я сегодня неважно. Тренер ничего не высказывал, но я и сам видел. Потом уже, после душа, подошел ко мне и спросил, все ли у меня нормально.
– Да, всё просто замечательно.
Он покивал, мол, ну ладно, и отвалил. Хотя вообще он гоняет всех в хвост и в гриву. Только меня не трогает.
Василий, как обычно, ждал меня на парковке возле «Байкал-Арены». Но едва мы выехали на дорогу, я заметил чуть в стороне от тротуара, за остановкой, какую-то возню. Пригляделся – и точно: наши. Метелили Чернышова.
– Притормози.
– Может, не стоит? Герман Александрович…
– Да остановись ты. Я их знаю. Подожди здесь, я быстро.
Я вышел. Однако Василий все-таки тоже выскочил следом, но держался сзади на расстоянии, чтобы вмешаться, если вдруг что.
Я направился к нашим. Чернышов лежал, скрючившись, и пряча голову, а пацаны его пинали. Вчетвером.
– Что за неспортивное поведение? – подходя к нашим, подал я голос. – Толпой на одного…
– О, ты как здесь? – спросил Гаврилов.
– А-а, ты с плавания? – сообразил Шатохин. – Да мы тут… вот… с Черным решили побазарить.
– Да я вижу, – усмехнулся я, пряча руки в карманы. К вечеру сильно похолодало. – Всё, давайте, расходимся. Черный, ты там как, встать можешь?
Он так и лежал у наших ног, но тут сразу зашевелился. Кряхтя и шатаясь, поднялся. Начал отряхиваться, шмыгать носом, подтираться рукавом.
