Это лишь игра - страница 48
Олеся Владимировна входит в кабинет – и я ее не узнаю. Еще позавчера сидела у нас дома, растерянная и грустная, сетовала, что неловко получилось с экскурсией, а сейчас она какая-то замкнутая, холодная и будто чужая.
Гаврилов наконец ее видит, но даже не думает сдернуть парик и сесть на место. Он, ничуть не смущаясь, вертится теперь вокруг неё. Изображает удивление, взмахивает руками, паясничает, издевательски квохчет: «А что такое?». Лезет ей прямо в лицо и кривляется.
Наши посмеиваются, хотя выглядит это пошло и глупо.
– Петь, скажи ему, чтобы прекратил, – прошу я Чернышова.
– Да чё? Он и так щас сам сядет.
Олеся Владимировна стоит за учительским столом, прямая и гордая. Смотрит на нас пустым взглядом и молча чего-то ждет. И словно не замечает, как вокруг нее вьется Гаврилов.
– Сядь, – доносится с задней парты пренебрежительное. – Концерт окончен.
Гаврилов бросает на Горра недоуменный взгляд, но подчиняется. Стягивает парик и возвращается на место.
Однако Олеся Владимировна к уроку не приступает. Она по-прежнему стоит неподвижно и молча, с непроницаемым лицом. Минуту, две, три.
Наши даже начинают беспокойно ерзать и переглядываться, мол, что с ней.
И лишь когда пауза уж слишком затягивается, она сухо произносит:
– Я ошиблась. Я считала вас взрослыми, разумными, порядочными людьми. И пыталась с вами общаться соответственно, а уроки строить в такой форме, чтобы обучение было для вас максимально интересным. Но… увы. Вашу незрелую и глупую выходку со срывом экскурсии обсуждать я не буду. Это останется на вашей совести. Но вы приняли доброжелательное и уважительное отношение к себе за слабость. Что ж, значит, отныне наши уроки будут проходить в ином формате. Я задаю вопрос, если вы на него не отвечаете – единица в журнал. Я даю задание, если вы не выполняете – единица в журнал. Любой посторонний шум, любая возня, мешающая уроку – сообщение родителям. В общем чате. С фамилиями и подробностями. Вам за себя не стыдно, пусть стыдно будет родителям.
Наши от такого напора как-то сразу затихают. А она обращается к Гаврилову:
– Тебе – первое и единственное предупреждение. Затем пойдешь отсюда вон.
– Сама пойдешь отсюда… побежишь… – бубнит он себе под нос почти шепотом, но в тишине класса его слова все равно слышны.
– С вещами на выход, – чеканит она жестко. – После урока напишу родителям.
– Да пиши куда хочешь, мне пофиг, – огрызается он, но я вижу, что такой исход он не ждал и не хотел, и теперь психует. Хватает свою сумку и выскакивает из кабинета.
На его хамство Олеся Владимировна и бровью не ведет. Лишь легкий проступивший румянец говорит о том, что ей неприятно.
– Работаете вы самостоятельно, – не дрогнув, продолжает она. – Я даю вам тему – вы ее изучаете, затем пишете тест.
И действительно – пол-урока мы читаем учебник сами, потом пишем короткий тест. В конце она спрашивает:
– Ну что, вам нравится вот такой формат? Этого вы добивались?
Наши молчат. Уж не знаю почему – из-за того, что договорились игнорить ее, или просто нечего сказать.
– Нравится? – Олеся Владимировна обращается к Петьке. Он пожимает плечами.
– И ты тоже не знаешь? – спрашивает она у Горра.
– Мне без разницы. Вряд ли вы сможете научить меня тому, чего я не знаю, – надменно заявляет он.
Кто-то из девчонок издает сдавленный смешок. А Олеся Владимировна, хоть и старается не подать виду, но явно задета его словами. Причем гораздо сильнее, чем хамством Гаврилова.