– Герман, садись к нам, – снова зовет его Михайловская. У нее аж глаза горят.
Но Горр обходит стол с торца и становится позади дивана, на котором сидим мы – я, Ямпольский и Гаврилов. Прямо за нашими спинами. Я не оборачиваюсь, но чувствую его затылком. И меня начинает колотить от волнения. А в следующую секунду он снимает с меня дурацкий парик.
Я слегка поворачиваю голову. Его самого не вижу, но вижу, как он нахлобучивает парик Гаврилову на макушку. А потом слышу его голос:
– Руки от нее убери.
Горр произносит это негромко, спокойно, без угрозы, но настолько уверенно и веско, что слова его звучат как приказ, которому невозможно не подчиниться.
В панике я даже не сразу соображаю, что он говорит это Ямпольскому. Понимаю, лишь когда тот действительно отпускает меня.
А затем, раскинув руки в стороны, и упираясь ими в спинку дивана, Горр низко наклоняется ко мне, к самому уху.
– Ну, что, Лена? Где твой друг, преданный, верный, настоящий?
Мне нечего ему сказать. Я жду его издевок. Жду, что сейчас он вволю поглумится. Но он выпрямляется и говорит:
– Пойдем, Третьякова.
– Куда это? – спрашивает Ямпольский.
Горр ему не отвечает, обращается к Гаврилову:
– Встань. Дай девушке выйти.
Гаврилов крутит головой, хлопает глазами.
– В смысле?
– Зад свой подними, – неожиданно резко и грубо повторяет Горр. Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос и тем более – чтобы был откровенно груб. Горр из тех, кто хамит изящно. Хотя много ли я о нем знаю?
– Я… в смысле… мы что, ее отпускаем? Уже? – растерянно и разочарованно бормочет Гаврилов, но все же встает и выбирается из-за стола.
Я тут же торопливо подскакиваю, но в глазах темнеет, и меня ведет назад. Я едва не валюсь обратно, на чертов диван, но чувствую, как кто-то ловит меня за руку, за предплечье, и удерживает на ногах. Потом понимаю, что это Горр.
Постепенно темнота отступает вместе с головокружением, меня уже не клонит и не шатает. Разве что самую малость. Во всяком случае идти я способна. Но Горр меня все равно не отпускает и ведет к двери.
– Герман! Ты куда? Ты уходишь, что ли? – расстроенно вопрошает Михайловская. Радость в ее глазах гаснет, лицо вытягивается.
– Останься, Герман! – просит Патрушева. И другие тоже наперебой:
– Реально, ты куда? Оставайся!
Только Петька молчит. Сидит, низко опустив голову. Мне тоже на него смотреть очень больно, просто невыносимо. И я поспешно отвожу взгляд.
– А я вообще не понял, что происходит, – подает возмущенно голос Ямпольский. – Мы так не договаривались.
Горр останавливается уже у самых дверей и поворачивается к нему, а я снова начинаю паниковать: вдруг он передумает. Но на Ямпольского он смотрит холодно и даже как-то зло.
– Я с тобой о чем-то договаривался? – спрашивает с наездом.
– Ну мы все договаривались… – теряется Ямпольский и, ища поддержку, озирается на остальных. Остальные – молчат.
– Со мной? – напирает Горр.
– Ну нет…
– Ко мне у тебя какие претензии?
– Ну… да никаких претензий… просто… ну, ты ж сам говорил, что как бы накажем ее…
Слова Ямпольского меня ничуть не удивляют. Я не знаю, почему Горр решил вдруг остановить этот ужас и вывести меня, но в том, что это всё пошло с его подачи – даже не сомневаюсь. Однако чувствую, что сам Горр напрягается.
– Ну, считай, что ты меня не так понял, – бросает он.
– Да так-то я вообще ничё не понял…
Горр подталкивает меня вперед и наконец отпускает мою руку. Я выхожу из комнаты, а он возвращается обратно и прикрывает дверь. Я не успеваю отойти, как слышу приглушенное:
