Я взмахиваю рукой, не в силах сдержать порыв отвесить ему пощечину. Ударить по его лицу, надменному, красивому и страшному одновременно.
– Не смей, – жестко произносит он. Не отклоняется, даже руки из карманов не вынимает. Только это «не смей». Но оно неожиданно меня отрезвляет. Рука моя на миг замирает в воздухе, затем виснет безвольной плетью.
Мне становится стыдно, не перед Горром, а вообще. Бить человека по лицу – последнее дело. Это мерзко и очень унизительно, и неважно, на кого ты замахиваешься. Так что я сейчас ничуть не лучше…
Несколько секунд он молчит, глядя на меня в упор, не мигая. И я тоже не могу взгляд отвести, словно у нас с ним зрительная дуэль. Только он с виду абсолютно спокоен и холоден, а я дышу тяжело, потому что гнев, хоть и стихает, но все еще клокочет в груди. А потом он говорит, причем неожиданно нормальным тоном, по-человечески, даже с нотками сожаления.
– Я не хотел, чтобы всё так вышло. Чтобы вышло именно так. Я не хотел, чтобы тебя унижали или пугали. Правда, не хотел. Я просто предложил Чернышову стать капитаном вместо меня. Не заставлял, не упрашивал. Дал ему выбор. Неочевидный, но выбор. Хотя да, я не сомневался, что он выберет. Видно же было, как его ломает, как ему страстно хочется опять стать своим. А стать своим он мог, только прекратив общаться с тобой. Он бы все равно вскоре слился. Не так, не в открытую, как сейчас. Просто стал бы врать, юлить, избегать тебя, пока…
– А то, что было там… сейчас… это вообще что? Как можно так? Это же низость… зверство…
– Ну, это уже не мое творчество. Наши просто жаждали отыграться, сама знаешь, за что. И это лишь ускорило закономерный исход.
– Вот так у тебя всё просто? Тогда что ж ты вмешался?
– А не надо было? – хмыкнув, спрашивает он, но тут же становится абсолютно серьезным и добавляет: – Я уже сказал. Я не хотел, чтобы тебя обидели…
Я на секунду закрываю ладонями лицо, но слез больше нет, хотя в груди так больно, словно меня изнутри исполосовали бритвой.
– Не хотел, чтобы обидели? – вырывается у меня горестный смешок. – Да ты же разрушил всю мою привычную жизнь… Зачем? За что?
Он долго ничего не отвечает. Только смотрит как будто с жалостью.
– Ты… – продолжаю я. Да, мне очень больно, но почему-то злости больше нет. – Ты всех отнял. Я одна теперь, совсем одна…
– Если все – это Чернышов и Шумилова, то ты и была одна. Но мне, правда, жаль…
28. 28. Герман
Смотрю на Третьякову и понимаю, что наконец меня отпускает. Только легче не становится, наоборот, накатывает тяжелая усталость.
Тот еще денек выдался. Меня, конечно, так не потряхивало, как Третьякову, но перенервничал я основательно. Даже сам от себя подобного не ожидал.
Василий меня вез из «Байкал Арены» после тренировки как раз сюда, в «Современник». На начало игры я уже не успевал, но к середине попал бы. Ну или хотя бы под занавес – точно.
Ехали мы по объездной, чтобы в пробке не встать. И вдруг лопнуло переднее колесо на выстрел. Василий – по тормозам и давай отчаянно выруливать, но нас все равно хорошенько покрутило. Спасло лишь то, что это случилось на прямой дороге. Если бы на повороте – нас без вариантов унесло бы в кювет в такой гололед.
Василий, как только остановились, сразу обернулся ко мне, бледный от ужаса.
– Герман Александрович, вы как? Целы? Не ушибло вас? – спросил он, заикаясь, а самого аж колотило.
– Нормально всё, – перевел я дух.
