Особо испугаться я не успел – слишком внезапно и быстро все произошло, только удивился. А вот плечо, похоже, подвывихнул во время этих маневров, но это ерунда. Главное, оба живы и целы.
Хуже другое – до конца игры оставалось не так много времени. Ну а после игры, судя по последним сообщениям в чате, Третьякову собирались затащить в какую-то забегаловку, где и покуражиться вволю. Вообще-то я собирался прямо там, в клубе, сразу же после игры перехватить Третьякову и при всех пояснить, куда и зачем ее зазывает друг Петя. Даже примерно представлял Петино лицо в этот момент.
Пока Василий мало-мальски отдышался и успокоился, пока возился с колесом, я весь извелся. Хотел вызвать такси, но Василий упросил еще немного подождать. Ну, его понять можно. Если бы я уехал, отец бы его потом казнил.
Я ждал, конечно, все время на часы смотрел, а у самого внутри кипело. Хотелось прикрикнуть на него, чтобы шевелился там быстрее, но сдержался. В конце концов, вся эта ситуация – не его вина. Я мог бы и сам сказать Третьяковой заранее, еще в школе о том, что ее ждет после игры.
Мог бы. Даже в какой-то момент хотел, во всяком случае, колебался, но не стал. Потому что, во-первых, она не поверила бы. Опять бы завела речь, что я на ее верного и надежного Петю наговариваю.
Ну а, во-вторых, потому что очень уж мне хотелось вскрыть Чернышова. Как-то я его в последнее время невзлюбил. Хотя обычно я вообще ко всем ровно, а уж к таким, как он – тем более. Но тут прямо заело.
Так что кого теперь винить?
Однако понервничал я изрядно. Даже не припомню, чтобы еще когда-нибудь так переживал. Опоздать боялся.
Подъехали мы к "Современнику", но наши уже ушли. Пулей залетел в кафе и столкнулся в дверях с Лариной и Сорокиной. Они как раз выходили и задержали меня.
– О, Герман, привет. Все-таки пришел, – защебетала Ларина, потом повернулась, показала рукой вглубь зала. – Наши там уже. Слушай… может, не надо так жестить с этой Третьяковой? Мне кажется, это уже перебор. Ясно, что она настучала на Дэна, спалила всех, но… можно же ее за это просто игнорить всем классом, но, блин, издеваться-то так зачем? Я прям не могу… Ямпольский с Гавриловым вообще как скоты. Раздеть ее хотят. И кто знает, что еще им в голову взбредет. Придурки больные. Мы с Дашкой вообще пошли домой, нафиг надо... Мы, конечно, сказали Черному… ну, он тут как раз топтался… Сказали ему, типа, иди скорее выручай свою подругу, но, блин, кто его послушает? А вот ты…
От ее слов накатила противная тошнота. Я не дослушал Ларину, быстро пошел в ту сторону, куда она указала. И застал Третьякову перепуганной, конечно, но, по крайней мере, одетой. Что ей успели сделать, почему-то язык не поворачивался спросить.
А теперь она стоит передо мной вся несчастная, измученная, потерянная, как будто у нее и правда вся жизнь разрушена. И я впервые не знаю, что делать.
Да, Черный проявил себя так, как я и ожидал, но почему-то нет ни малейшего удовлетворения. Зато от жалости к ней щемит внутри. Но жалеть я не умею и все равно говорю то, что думаю:
– Ты и была одна… не было у тебя никаких друзей. Просто раньше ты этого не знала, а сейчас знаешь.
Она съеживается от моих слов. Тогда я, больше не спрашивая, беру ее под руку и веду к машине. Слава богу, она больше не противится. Наверное, потому что адреналин и злость в ней утихли, и сейчас ей просто плохо, до опустошения. Она и двигается вяло, обессиленно.
