А когда мы вышли из мужской раздевалки, Третьякова уже тут как тут. Поджидала его:
– Петя, идем домой?
– Да у нас же тренировка, я ж тебе говорил. Соревнование же в эту пятницу…
Она посмотрела на него как преданная дура.
– А вечером зайдешь?
– Ага, – махнул он ей рукой, потом повернулся к нашим с красноречивой гримасой: Ну вот. Видели? Проходу мне не дает, никуда от нее не денешься.
Черный, который уже и до этого меня подбешивал, в тот момент опротивел до крайности. Так, что захотелось не только ей что-то там доказать, но чтобы и он почувствовал себя тварью. А в итоге как-то не очень чувствую себя я.
Просто не думал, что увижу в ней столько боли. И это неожиданно пробрало, хоть мне и не понять ее горя.
В колледже, там, в Калгари, тоже бывали моменты. Помню, однажды поймали с косяком парня, с которым я делил комнату в кампусе. Мы с ним нормально общались, я его… ну, не то чтобы опекал, скорее, просто избавил от неприятностей. Сам по себе он был тихоней, вроде нашего Жуковского. Такой же забитый, полудохлый, бессловесный. Типичная жертва. И его тоже гоняли. Как-то поздно вечером или даже ночью я спустился в прачечную и застал картину: он, полуголый, стоит на коленях, скулит, трясется. Вокруг него возвышаются парни и, смеясь, попинывают его. Не остервенело, а так, больше для унижения. Я зачем-то влез.
Тогда его отпустили, но на следующую ночь устроили ему очередное шоу, и он примчался ко мне. Я в то время жил один, но комната была на двоих. Так что пустил его к себе на время, а он как-то прижился, ну и мне особо не мешал. После этого от него отстали. Он даже со временем осмелел. А спустя два года куратор кампуса застал его с травой, прямо в нашей комнате.
За такие дела у нас, естественно, сразу исключали. И он просто свалил все на меня. Потом, конечно, извинялся: «Я не хотел… я не подумал, я ничего такого… я просто сказал, что это не моё… Ну тебя бы все равно не исключили…».
Тогда было неприятно, это да. Но чтобы расстраиваться или переживать, а уж тем более убиваться… абсолютно нет. Случались еще какие-то подобные истории. Но они лишь подтверждали то, что я и так знал: нельзя никому безоговорочно доверять и полагаться стоит только на себя. Потому что каждого прежде всего волнует только он сам, что, в общем-то, естественно. Это надо принять как неизбежность, и разочарований не будет.
А Третьякова… она как будто не от мира сего. И мне действительно ее такую жаль. Я даже ловлю себя на том, что переживаю за неё так, что ни на чем другом не могу сфокусировать внимание. Уже ночью хочу зайти к ней в вк, но нахожу лишь удаленный профиль, хотя на днях видел ее страницу.
Зато в чате класса новое воззвание: игнорить Третьякову.
«Пусть эта убогая живет, но никто не должен с ней даже здороваться. Ее в нашем классе больше нет», -- пишет Михайловская.
И в ответ сплошные лайки...
30. 30. Герман
– Сегодня работать будете в парах, – говорит Бурунов, наш ОБЖшник. Он же – зам директрисы.
Бурунов – бывший военный и замашки у него солдафонские. Наши с ним не шутят.
– Все, кто сидит по одному, подсаживайтесь друг к другу, – велит он. – В темпе!
Ко мне сразу садится Михайловская, кто-то еще к кому-то, и в итоге в гордом одиночестве остаются двое: Жучка – за последней партой и Третьякова – за первой.
– Жуковский, к Третьяковой, – кивком указывает Бурунов. – Живее!
– Жучара, попробуй только сядь к ней, – шипит Ямпольский. – Давай зашкварься.
