Девушка у прилавка обернулась, словно почувствовав взгляд Кейт. Ее волосы ниспадали светлыми волнами, как когда-то у самой Кейт, а футболка туго обтягивала полную грудь. Кейт отвела взгляд. Она решила, что провела вне дома уже достаточно времени. Пусть иногда ей и казалось, что стены начинают давить на нее, еще труднее было находиться среди людей в этом новом теле-костюме с подсохшими пятнами рвоты.
Дождь заморосил, едва она вышла из кафе, неловко расплатившись и так же неловко поболтав с официанткой, убиравшей стол. Кейт уже и забыла, как разговаривать со взрослыми. Она подняла воротник старого дождевика и пошла к дому. Сама того не осознавая, она еле плелась. Пора было возвращаться. Эндрю уже достаточно долго просидел с детьми в одиночку, а больше попросить было некого. Они уже обращались ко всем зарегистрированным няням в Бишопсдине, да и ко многим незарегистрированным тоже. К ним был прикреплен соцработник – нервная, вечно простуженная женщина по имени Амариллис, но пока главная помощь от нее заключалась в объяснении, что они имеют право подать заявление на бесплатную выдачу подгузников.
Входная дверь оставалась такой же, как и при покупке дома – василькового цвета с надежно привинченным номером 24. Вот только все, что было за этой дверью, изменилось. Кейт стояла перед дверью, сунув руки в карманы старого дождевика, и дрожала под не по сезону холодным дождем. Пришлось заставить себя повернуть ключ в замке, и тут же на нее обрушился звук. Вой был настолько слаженный, что казался почти прекрасным. Рука на дверной ручке дрогнула, но Кейт с усилием закрыла дверь за собой и прошла в гостиную.
Вой среднего тона, разумеется, издавал Адам. Капризный младенец превратился в угрюмого злого трехлетку, вечно ревевшего из-за ушибленной коленки или потерявшейся игрушки. Он ревновал всякий раз, когда кто-нибудь из родителей брал на руки Кирсти: она часто начинала задыхаться или ее приходилось спешно везти в больницу, где Кейт могла пропадать целыми днями. Она понимала причины такого поведения сына, но от этого было не легче.
Высоким тоном плакала Кирсти, ее годовалая дочь. К этому звуку Кейт уже почти привыкла, словно оглохла в этом диапазоне. Кирсти все еще почти не отличалась от других детей, укутанных в пеленки и одетых в вязаные шапочки, но, присмотревшись, можно было заметить странность в ее лице. Кейт замечала это всякий раз, когда люди наклонялись в надежде восхититься милой малышкой в коляске, потом, чуть нахмурившись, смотрели на Кейт и изображали улыбку: «Ну разве она не красавица?» Кейт неизменно слышала, как они запинались на местоимении.
Басовые ноты в этой симфонии воплей принадлежали Эндрю. Сидя на полу с дочкой на руках и Адамом, вцепившимся в спину, он явно был уже на грани срыва. Пытаясь осознать, что тут происходит, Кейт вдруг заметила, что личико Кирсти посинело, а потом плач резко прекратился, и ее тельце задергалось в конвульсиях, словно вот-вот переломится пополам. Кейт преодолела разделявшее их расстояние, сама того не заметив.
– Переверни ее лицом вниз! Вниз, Эндрю!
Раздумывать было некогда. Она сунула пальцы в рот девочке, чтобы не дать ей проглотить собственный язык, перекинула дочку через руку настолько близко к спасительному положению, насколько это было возможно, и принялась считать секунды. Малышка могла продержаться без воздуха одну, две, три секунды. «Господи! Ну же! Дыши! Дыши!» – мысленно кричала она от страха за маленькую жизнь в ее руках.
