– Что за чепуха? У меня что, галлюцинации? – собственный шепот эхом отразился от сотни переливающихся граней воздуха.
Дина нашла глазами шкафчик с красным крестом. Она задыхалась. Воздух словно превратился в глицерин. При движении он нехотя расходился в стороны тугой масляной волной, сиял цветными зыбкими отражениями. Аптечка была далеко. Слишком далеко. Дине стало по-настоящему страшно. Дверца внезапно распахнулась и упаковки лекарств посыпались вниз, цветные горошинки прыгали по нестерпимо белой плитке пола, катились к ногам. Дина потеряла сознание.
Часы показывали два, когда Том вынес последний мешок с мусором к дороге. Ночь тихо скользила мимо, приглушая цвета и звуки. Он закрыл глаза и вдохнул темный воздух, подошел к машине и вынул из брезентовой куртки увесистую флягу. Крышка блеснула лунной монетой.
В доме стояла тишина. Том зажег маленькую лампу у входа, сел за стол и постарался выбросить мысли из головы. Глоток виски должен помочь. Всегда помогал. Темная капля упала на стол. В неярком свете дерево казалось красноватым. Таким же, как ее волосы. В лучах утреннего солнца они казались живым пламенем.
Марион…
– О черт, черт, черт!
Том поднес к губам флягу и жадно глотнул. Горький огонь растекся по гортани.
Семь лет назад Том работал в крупном предприятий угледобычи в Пенсильвании и приехал по делам в небольшой городок на границе штата. Он ждал последнего автобуса и зашел в бар, чтобы переждать дождь. На маленькой сцене было пусто, софит горел в ожидании очередного тусклого номера вечерней программы. Том жевал сэндвич, торопливо запивая пивом, и поглядывал на часы над стойкой. Зал был наполовину пуст, дождливый вечер среды не располагал к прогулкам. Застиранный занавес шевельнулся. Женщина в голубой джинсовой куртке вышла на сцену и присела на стул, перебирая струны гитары. Распущенные волосы загорелись, наполнившись холодным светом софита. Она пела негромко, скорее для себя, чем для немногочисленной публики. Голос женщины звучал с хрипотцой, вероятно, за это ей и дали возможность выступать. Зазвучали шлягеры десятилетней давности, созвучные пыльному занавесу за спиной певицы. Том не мог отвести глаз от огненных прядей, Стюарт никогда не видел ничего настолько яркого. Он спросил виски и залпом выпил, не почувствовав вкуса. Певица заметила темный взгляд Тома, блеск уголка ее губ пригвоздил его к стулу, как копьем.
Софит погас, бармен мелькал белым полотенцем, перетирая последние стаканы.
– Я Марион.
Она стояла близко, локоны горели в тихом свете розоватых ламп, дробились мириадами отражений в граненом стекле. Позже Том видел эти рыжие пряди, рассыпанные по его груди, переливающиеся в неоновом мерцании, падающем из окна.
Крохотная комнатушка гостиницы, тень пустой бутылки дешевого вина. Наваждение. Все, что они узнали друг о друге – это имена, да еще он зачем-то дал ей номер своего рабочего мобильника.
Смешно, но позже Том никак не мог вспомнить черт ее лица.
В апреле ему внезапно позвонили из больницы Сент-Винсент. Марион умерла через час после того, как родила девочку, которую записали под именем Стюарт. Том назвал ее Абигайль.
Том вытряхнул на язык последнюю каплю и встал из за стола. Ему пришлось опереться рукой о стену. Воздух сгустился и плыл мимо тугим потоком. В глазах плясали цветные змейки. Стюарт тряхнул головой, подошел к дивану и лег, закрыв глаза. Мир тошнотворно качался и волны захлестывали его. Том скрипнул зубами.
