– А вот это – величайшая загадка, которой, похоже, кроме Фулканелли и Гермеса Трисмегиста, практически никто озаботиться не удосужился.
– Ну вы-то с Жаком вослед за великим алхимиком тоже озаботились? А в том соприкосновении с Неназываемым, поди и пережили себя как эту самую абсолютно бескачественную абстракцию?
– О, да! – Жорж помолчал немного, – а озадачились мы не одной лишь этой загадкой. В ту ночь Фулканелли чуть не убил нас парой десятков вопросов, разрушавших наше верование в здравый смысл и в то, что реальность – это то, что дано нам в ощущениях, как учили философы времен модерна. Деррида, конечно, как я упомянул ранее, как и подавляющее большинство учёных, оказался марионеткой могущественных и совершенно недружелюбных к человечеству сил. Всю жизнь он посвятил тому, чтобы разобрать всю предшествовавшую ему философию и метафизику на кирпичики и собрать вновь. И это замечательно, если бы не было повернуто в определенную сторону. Но так как мы сейчас толкуем о другом, то я хочу подчеркнуть, что сию разборку и сборку он и иже с ним провели в условиях, когда уже невозможно было игнорировать, что мы являемся субъектами бессознательного. А сие означает, что не у нас есть бессознательное, а мы у него. Увы, реальность не дана нам в ощущениях, напротив, мы сами создаем её своим восприятием. А оно, в свою очередь, разделено строением органов чувств на, казалось бы, отдельные – зрение, слух, осязание, вкус и обоняние, кстати мы об этой разорванности постоянно забываем. Но и это не главное: сказав, что мы создаем реальность восприятием, я специально допустил ошибку, дабы подготовить к дальнейшему развороту – мы, как то, что отождествляет себя с сознательной личностью, сами по себе ничего не творим, этим занимается бессознательное, а оно, в свою очередь, структурировано языком, сиречь дискурсом. И не спрашивайте меня – как же язык, появившийся в ходе эволюции человека, сотворяет мир – пускай этот парадокс пока останется для вас неким коаном. Я и так уже в достаточной мере приоткрыл его, пустившись в утомительное разжевывание простого тезиса, заявленного мною два часа назад – вначале было Слово! Слышишь, Альгис?
– Слышу, слышу, – вяло промямлил Актёрыч, уже безо всякого налета мелодекламации.
Заумный накал беседы попыталась разрядить Наина Карловна:
– Как говорят в таких случаях в Одессе, вы, господа ученые мужи таки изрядно шлифанули мои уши!
– Ба! А я и не знал, что мадам родом из Одессы! – хохотнул Юрис.
– Не кидай брови на лоб, ты таки делаешь мне смешно! – парировала обладательница громадной броши. Затем, придав лицу серьезность, обратилась к Маэстро:
– Жорж, а все-таки, как Фулканелли удалось вас с Деррида так быстро погрузить в состояние внутреннего безмолвия? Вероятно, он использовал приемы эриксоновского гипноза? Впрочем, в те времена Эриксон еще не был столь знаменит, а его гипнотические речевые шаблоны были систематизированы лишь в семидесятых годах…
Учитель резко прервал ее:
– А ты что, манда старая, порисоваться захотела? Какой, к чертям, гипноз? А?
Карловна стойко выдержала сию оплеуху:
– Можно подумать, что ты хер молодой!
Взрыв всеобщего смеха сотряс помещение. Один лишь Фёдор Михалыч не смеялся. Во-первых, он не мог даже улыбнуться – тело хотя и чувствовалось уже, но управлять им не было никакой возможности. Во-вторых, вечер совершенно переставал быть томным, хотя и до этого момента, таковым он нашему герою не казался. А потому переход от интеллектуальных изысков к казарменному юмору ни в коей мере его не повеселил.
