– Конечно, капитан, – Боннар кивнул и посмотрел на Вачонски. – Просто изначально некоторые раскудахтались.
Вачонски беззлобно взглянул на него и, отодвинув пустой поднос, сдержал отрыжку.
– Что они кладут туда? Каждый раз в желудке внезапное удивление.
– Только то, что нужно хорошему солдату.
– Это как он? – иронично переспросил Вачонски, помахав большим пальцем в сторону Боннара.
– Как ты! – подтвердил тот.
Они протянули друг другу кулаки и соединили их над столом в жесте двух старых приятелей, сытых и довольных.
– Теперь замочим этих синеглазок и по домам. Лишь бы их нахрен не видеть там, – довольно похлопал себя по животу Вачонски. – Гореть им в аду, а мы поможем дорогу найти.
Прохор сидел, задумавшись. Вачонски ткнул его кулаком в пластину бронелат на спине.
– Не думай. Твоя любовь – пострелять ещё может быть использована. Накосишь этих ублюдков.
– У меня младшая сестра с G.A.N.Z.A, – неожиданно тихо сказал Прохор.
Вачонски застыл с глупой улыбкой и посмотрел на него, потом на остальных, в недоумении смотревших на Прохора. Прохор обвел их взглядом. Капитан дернул щекой и, слегка кивнув, дал понять, что он в курсе. Все личные дела своих подчиненных он просматривал всегда самым тщательным образом. Знал многое обо всех. Прохор по взгляду капитана понял, что нет смысла преподносить это как новость.
– Синеглазка? – переспросил недоуменно Вачонски. – Шутишь?
– Лицензия второго класса, продлена на 10 лет.
Все выдохнули.
– Это не совсем то… – начал Боннар.
– Прости, брат, – сказал Вачонски. – Я подумал другое. Но это совсем не то, что я имел ввиду. Она же по закону… с лицензией.
– Всё в порядке, – ответил Прохор, – в каком-то смысле. Лейкемия. Мы продали два дома. Кое-какие акции были, фирму мою, контракты, собрали всё, что смогли. Ради матери и неё, конечно. 17 лет и такая вдруг новость… Все были в шоке. Теперь она – синеглазка, – он ухмыльнулся и посмотрел на Вачонски, – 10 лет.
Солдаты замолчали, мелкими движениями скрывая неудобный момент. Кто-то встал из-за стола, понёс поднос в мойку. Прохор проводил его взглядом.
– Твоя сестра достойна этого? – спросил капитан. – Ты решал?
Прохор кивнул:
– Мы росли без отца. Я управлял делами. Мать бы не пережила.
– О чем речь? Конечно! – согласился Вачонски.
– Я был в центре Предтечи. Там работают учёные. Конечно, это церковь и много последователей, но главное, я сам видел, как много они делают, чтобы найти решение. Я говорил с хирургами перед интеграцией, и ты знаешь, – он посмотрел на Вачонски, – всё это действительно хрень. Они сами понимают, как далеко могут зайти, но всё каждый раз что-то мешает. И нет выхода. Только возможность собирать кусками на недолгий срок.
Он замолчал. И все молчали, сопереживая товарищу. Просто и без оснований. Вачонски так и застыл, оставив руку у него на спине, будто приобнимал боевого друга, чумазого и равного среди лучших.
– А, главное, она всё равно умерла. Не сейчас конечно. Она сейчас учится и всё у неё хорошо. Но я видел, как она отходила после того, как ей влили эту синюю кровь. Как она восстанавливалась в те дни и стояла у окна, не говоря ничего. Я знаю, как она понимает, что часы теперь не просто показывают время. И мать знает. Вся ценность, что ты изначально не знаешь, когда умрешь. Это просто лучшее, что ты можешь не знать. А тут тебе выдают только талон в один конец, и на нем дата. Всё, что ты можешь, – это принимать радость жизни, но убрать этот факт исчисления не получится никак. Часы тикают очень громко.
