Так полонянка Анна и подрастала до семнадцати лет, пока беда не подкралась к ней ночью. К тому времени возмужал один из старших сыновей Секала, княжич Акал. Анна помнила: когда Акалу было тринадцать лет, а ей двенадцать, он уже покушался на нее. Тогда Анну спасла от поругания Осана. И еще не один год оберегала ее, грозя Акалу тем, что расскажет о его проделках отцу. Акал боялся отца, зная, какое жестокое наказание его ждет, и не посягал на честь Анны. И вот уже Акал побывал в сечах, поднялся вровень с отцом и свирепость его переросла отцовскую. И однажды, когда Секал уехал из стойбища на совет князей, Акал проник шатер, где обитали Анна, Осана и другие прислужницы отца, накинул на Анну кошму, завернул в нее и унес из шатра. Близ него стояла кибитка. Акал бросил в нее Анну, сам вскочил и погнал коней в степь.
Придя в себя, Анна догадалась, в чьи руки попала. И ей ничего другого не оставалось, как только защищаться. Выросшая в орде, где жизнь текла по звериным законам, Анна и сама отважилась ступить на ту тропу. И когда кони остановились на берегу малой речки, когда Акал вытащил Анну из кибитки и бросил под навес шалаша, она была готова к защите. Ее стрела легла на натянутую тетиву лука. И в то мгновение, когда Акал развернул кошму и освободил Анну, готов был навалиться на нее, рука Анны мелькнула стрелой и два перста Анны вонзились в единственное незащищенное место на шее Акала. Княжич упал на нее, но был уже не страшен. Выбравшись из шалаша, Анна сказала воину:
– Князь зовет тебя. Иди к нему.
Воин соскочил с передка кибитки, побежал в шалаш. Лишь только он скрылся в нем, Анна поднялась на кибитку, схватила вожжи и помчалась в становище, где шел совет князей. То было последнее покушение на девственность Анны, потому как князь Секал взял ее под свою защиту.
А вскоре пришло освобождение. Анна на всю жизнь запомнила первые слова на родном языке, сказанные князем Всеволодом: «Я оставлю ее себе». Вначале она испугалась этих слов, ожидая насилия. Но князь ни в первый день, ни позже ни разу не надругался над нею.
Минуло пятнадцать лет. И вот перед ней стоит ее дочь, которую совсем скоро увезут из родного крова. И что ждет ее на чужбине, ведомо лишь одному Богу. Как же не отдать дочери те сокровища, кои когда-то подарила ей бескорыстная Осана. Анна велела сенной девице Милице никого не впускать в светлицу и сказала Евпраксии:
– Вижу, ты упала в уныние. Да то напрасная маета. – Анна прижала дочь к груди, погладила по голове. – Нам с тобой, родимая, дыхнуть некогда будет, пока мы вместе.
– Что же нам делать, матушка? Разве что помолиться в утешение?
– И помолимся, но позже. Теперь забудь обо всем и послушай то, что расскажу, как жила в неволе, когда мне было столько же лет, сколько ныне тебе.
– Я послушаю, матушка, прилежно.
– Вот и славно. – И Анна повела рассказ о том, что перебрала в памяти, словно зерна перед посевом, с того часу, как узнала, какая судьба уготована дочери.
Мать и дочь просидели рядом долго. Откровенный рассказ Анны вначале смутил Евпраксию, но потом она обрела себя, глаза засветились обычным огнем, улыбка на нежном лице то и дело появлялась, потому как матушка рассказывала о своих бедах-невзгодах, весело посмеиваясь над прелюбодеями. Когда же Анна перебрала минулое, Евпраксия долго сидела молчаливая и собранная, как никогда ранее. Наконец спросила:
