в растущих библиотеках и архивах.
Информационное море привычно бушевало.
Каждая впадающая в него речка, речушка, ручеек
несли в себе тонны
познаний и постижений
прорывая слабые плотины ученых советов.
Они и залили костры инквизиции.
Вера слабела,
но зато вот я бросаю
камушек, орешек, железный шарик
с башни, дерева, обрыва
и ты свой бросаешь,
и любой монах,
и женщина, и ребенок,
и главный инквизитор бросает,
и у Всех они падают одинаково,
Всегда.
Опровергнуть это было невозможно.
Сжигать за такое было никак нельзя.
С геометрией Всё тоже было хорошо.
Хотя параллельные стороны дороги
обязательно вдалеке сходятся,
но если подойти и проверить,
то пересечение хотя бы отодвигалось.
С астрономией возникали сложности:
каждый день мы убеждаемся,
что Солнце вращается вокруг Земли
и оно того же размера, что и Луна.
Так свершилась научная революция монахов.
У них не было детей
и морочащих их прогрессивные головы жен,
думающих, что мужья,
бросающие с башен камушки,
посходили с ума.
Основной инстинкт
и первая заповедь Адаму и Еве
был отключены.
Так, методом изоляции и горячего искусственного отбора
началось выведение той разновидности ученых,
которая сохранилась и сейчас.
И в средние века
сожжения был достоин далеко не каждый ученый.
При виде некоторых опусов у святой инквизиции
опускались руки и Высшая комиссия
долго ломала головы,
стоит ли под иными трудами
разводить священный огонь.
А ученых становилось все больше
и сжигать их и их труды становилось все накладнее.
И вот Наука,
освещаясь и обжигаясь в тлеющих еще углях
костров инквизиции,
робко сошла с раскаленного эшафота,
ежась от непривычной прохлады,
путаясь в новенькой мантии,
пересекла рыночную площадь
и взошла на престол.
Толпа народа развернулась
и с изумлением стала ждать,
кого же начнет казнить и миловать
новая богиня.
Рядом с престолом стоял рабочий стол,
на котором лежали накопившиеся
за много веков пыльные вопросы.
Не оправившаяся от потрясения Наука
вынула обгоревшее перо и, вздохнув,
принялась за работу.
А на затухающих кострах инквизиции.
были заложены здания первых институтов.
От научных статей
веяло спокойствием и уверенностью,
точки на графиках убеждали,
непонятные формулы успокаивали:
немногие оставшиеся проблемы
будут решены.
Народ чувствовал себя
в надежных, умелых, сильных и правильных руках.
В Институте обсуждали вчерашний матч или фильм,
здоровались, шутили,
им предстояло провести вместе
долгий рабочий день,
начиная с теплых чаев
и горячего кофе.
Они пили и бежали в туалет,
замыкая вечный круговорот событий.
Это был
Институт постижения Всего,
«Аристотель».
Так звали первого, бессменного и единственного
Основателя Института.
У него, конечно,
были имя, отчество и фамилия,
но, как человек широких эллинистических взглядов,
он настаивал,
чтобы его называли именно так.
Приближенные сотрудники
удостаивались чести
обращаться к нему:
«О, Учитель!».
Он несколько раз в день
умащивал тело маслами,
заседания демократично проводил
под деревом в институтском саду,
носил котурны на босу ногу и лавровый венок.
Дороже всего ценил истину.
Был поразительно похож
на изображение того самого Аристотеля
и старожилы намекали,
что это тот самый Аристотель и есть.
Все его привычки были те самые, аристотелевские:
женщин предпочитал молчаливых,
институтским весельчакам заявлял,
что ни один свободный человек
не будет играть и петь,
если он не пьян.
Обожал холмы – перевернутые Сосуды.
Настоящий город должен быть виден с холма —
