Эйдос непокорённый - страница 20

Помощник просит тишины. В тенистой аллее затих даже ветер. Кажется, будто трава, что выбилась из щели промеж плиток, застыла в ожидании зрелища.

– Мы не можем отрицать важность артефакта, – подтверждает Батья-Ир. – Мы вернём его на место.

– Разумеется, уважаемая Батья-Ир, – чуть ли не нараспев произносит одна из советниц в маске. – Пока соблюдаются древние законы аллидионской обители, а эккины не воруют дирижабли, наша культура процветает в мире и спокойствии.

Кто-то из Совета требует предъявить доказательство. Безымянные подводят меня к маскам, задирают оба рукава, снимают оковы, разматывают повязку. На левой руке сверкает неизменный шестигранный паразит. Порез – вчерашняя неудачная попытка избавиться от артефакта, успел зажить. Толпа шепчется, Безымянные и святоши из Совета удивлённо разевают рты, все, кроме Батьи-Ир. Та задумчиво откидывается на спинку кресла, словно знает больше остальных. Помощник между тем объясняет зрителям, что артефакт принадлежит Демиургам, является неотъемлемой частью Башни и столетиями охраняется Обаккинами. Поэтому им, простым смертным, его не покажут.

– Непосвящённым запрещено ступать на территорию Священной Башни и созерцать священные реликвии, – громко, чтобы перебить гул возмущённой толпы, заявляет маска из Совета. – Таково веление Демиургов, а нарушение его, это осквернение и святотатство, которое приводит к хаосу и смерти.

Толпа сразу затихает и маска продолжает, теперь обращаясь к Батье-Ир:

– Если у вас, кроме идеи о принуждении, нет других доводов, Совет готов принять решение согласно закону.

Мышцы напрягаются, я каменею. Совету не нужно долгих дискуссий, они всё решили, пока я сидела взаперти. А весь этот балаган на потеху публике. Ну и в назидание заодно. И всё же они вносят быструю поправку, пока Батья, наверное, с полминуты задумчиво глядит на меня, потом на спящего Верховного, затем кивает Совету. И я, выставленная перед всеми напоказ, как заспиртованный экспонат на полке в лаборатории, ожидаю своей участи. Неловко и неприятно будет потом, сейчас некуда деваться, и я мысленно отгораживаюсь от толпы, в глубине сознания сжимаюсь в маленький комок.

– Совет признаёт эккина угрозой Священной обители. Обвиняет в осквернении и святотатстве, – скрипит помощник Верховного с трибуны. – Но Совет благосклонен и дарует целые сутки – двадцать шесть часов на приготовления и моления. Священный артефакт вернётся к Создателям после принятия ритуального питья.

Меня словно ударили по голове. Я прирастаю к месту, смотрю на Совет, но ничего не вижу, от рокота голосов дрожит воздух, уши словно набиты ватой. Снимаю маску, не обращаю внимания на возгласы толпы, мне нужен воздух. Может, я всё неправильно поняла, это невозможно, не со мной.

Верховный спокойно посапывает на троне, не встревает и не перебивает, как это случалось прежде. Неразборчивый гул толпы скатывается на дно воронки амфитеатра вместе с неудачной попыткой швырнуть в меня гнилую капуру. Глухой звон гонга знаменует конец балагана. Я вздрагиваю и наблюдаю, как один из Безымянных несёт шкатулку и ставит перед Советом. На крышке обаккинский древний символ в виде четырёх перекрещенных линий: «чёрная смерть» – вот оно, ритуальное питьё. Гонг выбивает из меня способность ясно мыслить и чувствовать. Время останавливается. Этого не может быть, неужели лимит моего грехопадения настолько превышен? Я каменею и в ступоре таращусь на Совет, пытаясь услышать некое «но»: отмену, смягчение, опровержение, ведь я не первая забрела в Башню, и это не первый суд из-за осквернения святыни. Само собой, я ожидала чего угодно. Но яд! Совет молчит, встаёт с мест, расходится, а я жду до последнего и не верю, что этот флакончик для меня.