– Черт с тобой!
– Молодец! Умница! – обрадовался Ваня. – Зайди в бухгалтерию, пусть командировочные оформят. Пока будешь оформляться, сообщу заказчикам о твоем согласии.
Коренев уставился на тыльную сторону брошюры и продолжил сидеть.
– Слушай, а почему ты мне предложил? – спросил он. – Может, кто-то бы из наших заинтересовался. Например, Михайленко, он и пишет быстро, и с деньгами у него вечные проблемы – все-таки пятеро детей. Он в командировку поедет, будто в отпуск на море. Три месяца вдали от семьи – для него мечта десятилетия. Жене грех жаловаться, потому что Михайленко столько за четыре года не зарабатывает.
– Хотят именно тебя, – сказал Ваня и сглотнул.
– В смысле «именно меня»?
– В прямом. Позвонили и потребовали, чтобы ты лично написал этот опус, а прочих даже рассматривать не желают. Я сразу Михайленко предложил, я же стараюсь заботиться о сотрудниках. Но они уперлись, ни на кого другого тебя менять не согласны.
– Странно, откуда им обо мне известно?
Ваня развел руками:
– Никогда на фабрике не был, ничего сказать не могу.
Подозрительно.
– Им кто-то тебя порекомендовал, – предположил Ваня. – Я бы не заморачивался. Ну, захотелось людям дать тебе работу, подумаешь, делов-то.
– Вот это и подозрительно. Ни с того, ни с сего…
– Накручиваешь. Я бы согласился без раздумий, но мне никто не предлагает, – вздохнул Ваня. – Не рассиживайся, иди к бухгалтеру за авансом. Вернешься – определимся с датами, телефонами и с прочей чепухой.
Коренев пошел к двери, но на пороге остановился и спросил:
– Ты помнишь, как посылал меня на выставку детского рисунка?
Ваня прищурил глаз.
– Было дело. Ты, кстати, так и не принес статью, а я на нее оставил место в макете. Пришлось заполнять полосу рубрикой «Знаете ли вы?» Знаете ли вы, сколько у улитки зубов?
Ваня взял лежащий на столе острый карандаш и принялся затачивать перочинным ножиком. Получалось неаккуратно, грифельный кончик постоянно скалывался.
– Не моя вина. Выставка на следующий день закрылась, и меня попросили ничего не публиковать, – сказал Коренев.
– Какая досада, – отреагировал Ваня безразличным тоном.
– Мне сообщили, что неизвестный молодой человек в нетрезвом виде пытался испортить одну из картин.
Главный редактор сдавил карандаш, и тот с громким хрустом переломился. Ваня в молчании выбросил оставшиеся куски в мусорное ведро и смел со стола опилки.
– Я думаю, этим молодым человеком был ты.
– Да, я. И что?
– Почему?
– Не знаю, – Ваня взял другой карандаш, но не стал его точить, а лишь мял в руках. – Стою, смотрю, и вдруг на меня такая злость нашла. Она с портрета таращилась глазищами, словно сверлила… Прямо в душу заглядывала. Я испугался, в жизни так страшно не было, будто молнией ударило, и сразу протрезвел. Показалось, мгновение – и она во мне навсегда останется. Знаю, звучит глупо, но я решил не сдаваться и бороться, содрал картину и пытался ее растоптать, но мне не дали.
– М-да, – протянул Коренев. – Сколько проблем из-за безымянного детского рисунка.
– Почему же? Было у нее название. Я его тоже порвал.
– И как же она называлась?
– «Многословие», – сказал Ваня, и карандаш в его руках снова сломался.
