Отставка, ссылка в отдаленную губернию, возвращение к армии… И впрямь сыплются... милости.
— Тогда, наверное, и свитские смогут вернуться, — вымученно улыбнулся Митя.
— Э-э, нет! Кто ж князя Белозерского ослушаться осмелится? С его-то… Кровной Родней.
— Так Сила Крови же выдохлась! — не удержавшись, напомнил Митя.
— Так это ж смотря чья Кровь! Этой… и выдохшейся хватит, — удрученно хмыкнул Николаев и тут же старательно приободрился: — Давайте прощаться, друг мой Диметриос! Счастливой вам дороги в эту вашу… губернию, — снова проявил осведомленность в чужих делах ротмистр. — Не печальтесь, и в провинции люди живут. Хотя как — не представляю. Главное, mon jeune ami, помните — коли желаете быть порядочным человеком, не пейте вин кроме французских, не покупайте икры кроме как у Елисеева… в этой вашей глуши ведь есть Елисеев? Ну и не ездите вторым классом, вот уж это вовсе гадость!
***
Отстукивая тростью по булыжникам мостовой, отец в партикулярном платье, с портпледом подмышкой и саквояжем в руке бодро взбежал по ступеням вокзала. Следом, также нагруженный, печально тащился Митя. Над шпилями вокзала трепетали флаги. Пестрая толпа — от мужиков в сермягах до дам и господ в элегантных дорожных нарядах — заполонила перрон: слышался шум, выкрики, бойко наяривал военный оркестр, и тут же все перекрыл рокот паровозного гудка. Митя на мгновение замер, засмотревшись на механическое чудо.
— Митя, ну где же ты? Поторопись, скоро отправляемся!
Митя оглянулся… Отец уже прошел вперед и теперь махал ему… от выкрашенного желтой краской вагона. Желтого? Митя едва не выронил саквояж. От ярости у него перехватило горло. Отец взял билеты второго класса![1]
[1] Синим цветом обозначался вагон первого класса, желтым — второго, и зеленым — третьего.
6. Глава 5. Неприятнейшее путешествие в пренеприятнейшей компании
— Так и будем всю дорогу молчать? — устало спросил отец.
— Ну что вы, батюшка, — с предельной вежливостью ответствовал Митя. — Как можно. Об чем бы вам желалось поговорить?
— Как я буду справляться с губернскими властями, ежели с собственным сыном управиться не могу?
— Не беспокойтесь, батюшка, я вовсе не собираюсь вас компрометировать. Обещаю быть покорнейшим из сыновей.
— О Боже, Боже… — Отец только вздохнул, бездумно глядя то ли на мелькающие за окном квадраты полей, то ли на собственное отражение в темном стекле.
Вскоре поля, и без того едва различимые, утонули в чернильном мраке, лишь изредка вспыхивая тусклыми, похожими на мерцание гнилушек в болоте, огоньками деревень. Смотреть стало вовсе не на что. Наврядли хоть кто-то подсядет на следующих станциях — тут, сдается, люди и вовсе не живут.
Митя бросил разложенный портплед поверх вытертых цветов обивки вагонного дивана.
— Надо же, ты снял сюртук! — саркастически протянул отец. — Я уж думал, он для тебя как вторая кожа.
— Вам стоило только приказать, батюшка, — все также вежливо откликнулся Митя. — Быть может, вашему авторитету перед губернскими властями поспособствует, если я пробегусь голышом по вагону?
Отец молча отвернулся к окну. Митя удовлетворенно прикрыл глаза: он так и знал, что никому не нужен — ни бабушке, ни дядюшке, ни тем более отцу. Того волнует лишь собственная карьера! Он один в провинциальной пустыне, оклеветанный и униженный светом, оставленный семьей, совсем как Манфред или Лара в сочинениях лорда Байрона:
