Их совершенно не смущало нахождение здесь блюстителя порядка. Мало того, оказавшись на эскалаторе, они оборачивались и насмешливо улыбались Шувалову, махали ладошками, посылали воздушные поцелуи, тем самым подавая пример и скромным домашним детям, идущим за руку с родителями.
Это поведение напомнило Павлу о давнем разочаровании в Насте, её душевной пустоте, безликости и вероломном лицемерии.
Он ещё помнил целомудренные игры в классики, прыжки на скакалке, красные, распаренные от бега лица подружек, их прерывистое дыхание после озорных подскоков, румянец на щеках. Но здесь в улыбках девиц сквозила вызывающая чудовищная наглость, они уже не принадлежали детям, а несли в себе нечто развратное, грубое, пошлое. Их насмешки казались безобразными, гадкими и отвратительными.
Пару раз Павел успевал схватить нарушительниц. Проводил с ними беседы в опорном пункте, но чувствовал, что его слова не доходят до них, не проникают к порочным сердцам. Он думал о дочери. С ужасом представлял, как через несколько лет она сможет заразиться этой бациллой безнравственности. А там и остальные дети подхватят распущенность и аморальность, сделают их нормой жизни.
Необходимо было основательное воспитательное внушение, как говорила мама – «выяснение отношений». Чтобы эти фурии почувствовали уважение к порядку, а особенно к милицейской форме Павла. Для этого надо было выбрать время, и он придумал, как это сделать.
– Э-э… брат, теперь ты должен жениться на Эсте! – смеялись рыбаки, когда высокая дородная девушка перекинула промокшего Щербакова обратно в карбас, точно пёрышко. Держала за ворот телогрейки, словно мокрого котёнка за холку. С одежды, как с половой тряпки, ручьями стекала вода.
– Ты хлянь, коку комбалу я из тони словила! – смеялась спасительница. Её полная грудь под прорезиненным плащом мощно вздымалась от глубокого дыхания. – Не зря к Обетному кресту-то на кряж ходила! А тож бы мужчонку но корм – без домовище.
Команда смеялась.
Бригадир махнул рукой, чтобы продолжали опускать сеть.
Вениамин не мог произнести ни слова – изо рта и носа текло, стоял ошарашенный, придерживаемый девушкой, не веря в своё спасение, ноги подкашивались. Когда она отпустила ворот, Щербаков сполз на дно лодки, дрожал, пытался растирать голые ступни. Мысленно он ещё продолжал барахтаться в море, путаясь в сети, переворачивался, цеплялся за ячею, подтягивался, чтобы как-то ухватиться за деревянный борт. Но дель[1] дрожала как натянутая струна, тянула за сапоги, а солёная водяная пена плескалась у лица, заливала глаза, затекала в рот, ноздри и уши.
– Шо резинки потерял, так то ж не бахилы, купишь в продмаге! – улыбался бригадир. – Ступай в козёнку, к печке притулись, не воротиша из-за тебя! Скоро взводень начнётся.
Вениамин, хватаясь за упруги, на карачках пробрался под полог к маленькой буржуйке на носу лодки, обернул голые ступни тёплой ветошью.
Лов продолжался. В промежутках короткого отдыха рыбаки поочерёдно заглядывали под брезент, пили чай, усмехались, и только Эстя, присаживаясь рядом, расстёгивала плащ, прижималась большим телом, точно пыталась защитить от скабрезных шуток мужиков, успокаивала, гладила по голове – прямо как мать в детстве.
Это был первый выход на промысел. По воде, точно белые конверты, ещё плавали ледышки – послания ушедших морозов, но уже можно было раскидывать сети. Погода стояла ветреная. Вышли двумя бригадами на глубину. Начали выкидывать трал. Только доски скрылись под водой. Тут-то Вениамин и попал каблуком ботфорта в ячею. Дёрнуло его, запутало, повалило, да и за борт смайнало. Хорошо, скорость была небольшая – приходилось дель распутывать. Эстя у самого края стояла. Уцепилась за сеть, так что карбас чуть не закрутило, закричала что есть мочи. Ну а там и другие подоспели – вытянули через борт.
