Так Щербаков прошёл крещение, но сильно простудился. В бараке холодно было, а из лечения один спирт. Пожалела его Эстя, одна жила – забрала к себе в тёплый дом, уложила в постель, поила молоком с морошкой, настоями трав из старинных рецептов. От жара давала клюквенный морс. С моря приходила, готовила еду на весь день.
В сладкой полудрёме слышал Щербаков, как потрескивают стены, видел до блеска вымытые окна, подоконники с цветами в горшках, вдыхал запах мыла и берёзовых веников, идущий от белых полов. По вечерам видел, как Эстя кряхтя забирается на печку, поджимает свои большие ноги, что-то бормочет.
А когда слабость у Вениамина ушла – не утерпела спасительница – рухнула к нему на перину, обхватила, точно куток, набитый рыбой. Стала ёрзать, скидывая сапоги, цепляя носком один за другой, пока те не грохнулись об пол, как чугунные утюги. Прижала голову Вени к груди, будто накормить хотела, задрожала огромным телом, заохала со стоном, затискала точно ребёнка, залюбила до самого утра. Да так что и на работу утром не вышла в первый раз.
Через день пришла на смену Эстя в блестящих вымытых сапогах, яркой косынке под шерстяной шапкой. Ремнём телогрейку стянула, обозначив талию. По счастливому просветлённому лицу, девственному румянцу да улыбке, которую она не в силах была скрыть, поняли рыбаки – свершилось что-то с их напарницей…
И была бригадиром прощена.
С тех пор в окнах её дома засветились беленькие в цветочек занавески в сборку…
Пару месяцев назад сослуживец привёз Щербакова в этот рыбхоз на побережье Белого моря. Приняли их с удовольствием, накормили, поселили в барак. Подобрали на складе тёплые штаны, сапоги с мехом внутри и телогрейки. На первых порах определили в подсобники. Надо было сети латать, судёнышки готовить, подносить смолу, битум топить в бочках. Сильно уставали демобилизованные, с нетерпением ждали тепло, когда пойдёт рыба, подскочат заработки. Вот и дождались.
Но денег оказалось не так много, как хотелось, и пока Вениамин выздоравливал, сослуживец подался дальше за длинным рублём. Перед отъездом зашёл навестить больного:
– Ну, Веня, свезло тебе – так свезло! Лучше б я вместо тебя в сети упал. Лежал бы сейчас на твоём месте, девку ожидал. Ты теперь за ней как за каменной стеной! Счастливый!
«Что за счастье? – думал Щербаков. – То, что не утоп – это да. А баба – так они все одинаковы, прилипнут – не оторвёшь. Уж наслушался в армии рассказов – каждой своё надо. Эта хоть ничего не просит, кроме любви. Всё сама делает. А что мне, жалко? Хотя с ней не поспоришь – вон лапищи какие! Привыкла метрового лосося из сети выдёргивать! Шлёпнет – мало не покажется. Даже мужики её побаивались. Только бригадир молча зыркал да при дележе рыбку подбрасывал что послаще…»
Так и остался Щербаков на промысле, окружённый заботой влюблённой поморки.
– Винюш, а Винюш, дородно тобе со мной? – ласково спрашивала Эстя у Щербакова, возвращаясь с промысла. Старалась голос делать мягче, сглатывала, чтобы хрипотцу убрать, вспоминала, как в девчатах к матери ластилась. Обнимала «мужчинку» огромными руками, точно ковшами экскаватора. Не обращая внимания на приготовленную им еду, тянула за полог, на ходу сбрасывала пропахшую рыбой телогрейку с прилипшей чешуёй. Шептала: – Дитятко хочу от тобе умного токого – кок ты. Посторайся ж. Оть сыну иль дочу. Всё одно полюблю, кок тобя… Ну, довай же… довай…
