Фаербол на палочке - страница 2

Галдеж в зале начинал раздражать. Кто-то пронесся мимо, едва не наступив на ботинок Дани. Почему-то вместе с этим вихрем пришел и неприятный запах, будто мелькнувший ребенок давно не мылся или забыл совсем недавно сходить по-маленькому.

Даня поморщился и боковым зрением уловил что-то странное. Он снова посмотрел в окно, где ровный свет фонарей несколько раз прервался, предупреждая о чём-то необычном. Снежинки теперь не просто падали, они стали постепенно закручиваться вокруг ближайшей молодой березки, с каждым мгновением ускоряя темп. Через минуту за окном вертелся уже самый настоящий снежный смерч, а тонкой березки и вовсе не было видно. Свет вдруг погас совсем, а когда загорелся снова, смерч начал шататься из стороны в сторону, как пьяный матрос на твердой земле. Амплитуда нарастала, пару раз из смерча мелькнули тоненькие веточки, с которых сорвало последние, не успевшие облететь самостоятельно листики. И всё это буйство рассыпалось снежным взрывом, разбросавшем белые плотные комки в разные стороны на добрые пять метров.

На месте березки появилась фигура в белом комбинезоне. Нижняя часть бледного, словно у привидения, лица была закрыта платком. Лишь глаза ясно и неприятно выделялись на этом фоне. Они были настолько черными, что казались неестественными и чужеродными. Не было ни ресниц, ни бровей. Только черные зрачки, занявшие всё пространство глазниц.

Через плечо этого странного человека была перекинута угольно-черная сумка, которую необычный визитер, вероятно, решил открыть – его рука потянулась к замку.

– Снежный почтальон! – в ужасе прошептал Даня. Такое чудо он видел впервые, но знал, что тому, кто его увидел, ничего хорошего ждать не стоит.

Почтальон открыл сумку, вынул из нее белый конверт, а затем подошел к окну, вытянул руку и… та прошла сквозь стекло! Попав в тепло, кисть отвалилась, будто граница холода и тепла сработала как гильотина. Почтальон, впрочем, встретил потерю совершенно бесстрастно, ни одним жестом не показав, что ему больно или хотя бы обидно. Он сделал несколько шагов назад, крутанулся, и на его месте вновь возник вихрь. Тот быстро двинулся дальше, а потом и вовсе распался, вернув на прежнее место молодую березку. Правда, теперь деревце стояло совершенно голым – в отличие от соседних, на нем не было даже хлопьев снега. Одна из нижних ветвей оказалась обрезана посередине, словно только что ее отпилили острой ножовкой.

Даня опустил голову и увидел на полу белое пятно. Это был тот самый конверт, который принес почтальон. Вокруг бумаги быстро высыхала вода.

– Совсем плохо, – сказал самому себе Даня.

Вставать расхотелось. Последние силы куда-то пропали. Стало так тяжело, будто разом на мальчика взвалили мешки с чем-то тяжелым.

Он робко огляделся вокруг – надеясь, что рядом окажется еще один ребенок, которому могло быть адресовано это письмо. Но все дети бегали где-то далеко, а прямо здесь и сейчас Даня был абсолютно один. Письмо предназначалось именно ему – других вариантов не было.

Когда оно высохло, на бумаге проступила синяя печать с головой оленя в широком круге, похожем на половину колеса от древней кареты. Письмо было от родителей. Официальный характер сообщения от предков не оставлял никакой надежды, что новость будет радостной или хотя бы нейтральной.

Письма от тех, кто называл Даню «своим дорогим сыночком», приходили регулярно, хотя и очень редко – два, от силы три раза в год. Перед Рождеством таинственные предки, которых он не помнил даже в лицо, в преамбуле традиционно писали, как они сожалеют, что мальчик не сидит рядом с ними в такой прекрасный момент. Тон остальной части письма был еще более деловым и прохладным. В ней они побуждали мальчика усердно заниматься, радовать учителей и воспитателей. Однако и таким словам Даня был очень рад, ведь он полагал, что именно так должны общаться с наследником строгие взрослые волшебники.