– У тебя в ррроду лунатиков не было?
– Да нет, вроде бы, а вообще-то, может и были.
– А кто ночью в твоей кровати лежал?
– Как кто? Я. Что-то ты вообще несёшь околесицу, птица.
– Да ты не скрывай от меня, я хозяйке ничего не скажу. Я же видел, что вас двое было. Меня не пррроведёшь.
– Это тебя надо психиатру показать, если двоиться стало. Галлюцинировать начинаешь?
– Что-что? – не понял Феоктист.
– Что слышал. – Самсонов начинал нервничать. «Да-а, видок у меня неважный», – посмотрев на себя в зеркало, заметил он. Поставил кипятить воду для чая.
Настроение было на нуле. Слабость в теле после димедрола не позволила ему сделать утреннюю зарядку. Дрожа всем телом, кое-как умылся ледяной колодезной водой. За чаем попугай напомнил про обещание, – насчёт колбасы, на что Самсонов ответил, что он всегда сдерживает свои обещания.
Утреннее ласковое солнышко настроение в лучшую сторону не прибавило. Щебетавшие птицы не ласкали слух. Войдя в магазин, Виктор Сергеевич встал в длинную очередь, чтобы сдержать своё слово перед Феоктистом. Он стоял долго и упорно с шумом в голове и со слабостью в коленках. Купив килограмм «любительской», вспотевший, он выбрался на улицу. Хотел, было, погулять по посёлку, но передумал. Решил полежать в кровати, отдохнуть.
Феоктист с аппетитом уплетал колбасу и с набитым клювом делился своими соображениями насчет сюжета детектива. Самсонов лежал поверх одеяла и тоже жевал «любительскую», но его мысли кружились вокруг обступивших его странных обстоятельств. Январь сидел возле пустой кастрюли и, вздыхая, смотрел на неё печальными разноцветными глазами. На душе Виктора Сергеевича тоже было печально. Его безразличный взгляд застыл в одной точке на грубо выкрашенном потолке. Захотелось домой. Загрустил по Клавдии так, что даже проронил скупую слезу.
В дверь тихо постучали.
– Да-да, входите.
Вошёл худой человек, лет сорока, с синими болезненными кругами вокруг глаз. На нём была помятая, выгоревшая рубашка, застёгнутая до последней верхней пуговицы. Такие же выгоревшие спортивные трикотажные брюки, вытянутые на коленках. На ногах – полуразвалившиеся красные кеды огромного размера. На голове – странно выстриженные волосы.
– А где мама? – спросил человек.
– Какая мама? – не понял Самсонов, с интересом разглядывая незнакомца.
– Моя мама.
– Снежана Морозова? Хозяйка дома?
– Ага, – ответил тот, то и дело, застёгивая и расстёгивая одну и ту же пуговицу на рубашке.
– Вы её сын? – спросил Виктор Сергеевич, в уме прикидывая, почему ж так молодо выглядит Морозова?
– Нет, она моя мама. А там ещё двое со мной, они тоже к маме пришли. Можно закурить? – спросил незнакомец, показывая на сигареты.
– Пожалуйста, курите.
Тот подкурил фильтр и жадно затянулся.
– Хороший табак, из Японии привёз?
– Нет, я не был в Японии, позавчера в магазине купил, «Золотой пляж» называется, разве не видите? – раздражаясь, ответил Виктор Сергеевич.
– Вижу, – ответил человек. – но я не верю в то, что написано, потому и читать разучился.
Самсонов подумал, что его разыгрывают, но было непонятно, почему этот незнакомец решил вдруг над ним поиздеваться. «Ничего себе, сынок», – мелькнуло в голове. «На вид – ровесник своей матери».
– Мы будем там внизу жить, – сказал человек, постучав ногой об пол. – Будем свою маму дожидаться. Когда она придёт?
– Она уехала к сестре на север и приедет в начале зимы.
– О-о, так это ж скоро. Посидим, подождём. Хочешь, посидим вместе?
