– Проходите, товарищ писатель, милости просим, а милостыню нет.
Тот, пригибаясь, вошёл в своё будущее жилище.
Одна огромная комната. Старинная никелированная кровать была аккуратно застелена. У большого единственного окна, в которое почти не проникал дневной свет, стоял старинный стол с резными ножками. Стол был застлан расшитой скатертью. В углу, как белое пятно, – старенький холодильник «Саратов». На стене висела большая картина в массивной рамке с облупившейся коричневой краской. Неизвестный художник изобразил полуобнажённых упитанных девиц с пёстрыми веночками на головах, плывущих в лодке, украшенной цветами. Рядом с ними по воде плывут не то лебеди, не то гуси, что-то среднее, а на берегу, куда плывут девицы, художник изобразил добрых молодцев, правда, все они не пропорционального телосложения, да к тому же, все на одно лицо.
Около дверей – два допотопных стула. На один из них присела Морозова. Посередине комнаты в подвешенной деревянной клетке сидел светло-зелёный попугай и одним глазом сердито косился на незнакомого квартиросъёмщика.
– Можете с ним поздороваться, – предложила хозяйка.
Самсонов, поколебавшись, неуверенно пробормотал:
– Ну здравствуй, птица.
– Пррривет! Тебе сколько лет? – внезапно выпалил попугай.
– Сорок пять, – непроизвольно ответил Виктор Сергеевич в растерянности, потом, неловко хохотнув, погрозил в сторону попугая. – Ух ты, озорник, ух ты, воробей.
– Позорррник! Сам воррробей! – огрызнулся, сидящий в клетке.
– Ну, хватит, Феоктист, совесть поимей, лучше бери пример со своего пра-пра-прадеда, он же ведь был советником самого Конфуция, – пристыдила его Морозова. Попугай в ответ что-то недовольно проворчал и успокоился.
– Если хотите, можете проживать внизу, на первом этаже.
– Нет, нет. Это мне в самый раз, здесь как раз много места, можно походить, подумать. Когда пишешь, оно знаете как?.. Ну, а теперь, так сказать, сколько мне вам за месяц? – Самсонов потянулся к чемодану за деньгами.
– Совсем немного, кормить мою птицу, зовут его Феоктист, и моего любимого кота, конечно, если он надумает к вам прийти. А вообще-то, он гостей всегда встречает, обязательно придёт. Вы, товарищ писатель, на Феоктиста не обижайтесь, когда тот вздумает поболтать с вами о том, о сём. Бывает, срывается, просто диву даёшься, такое начинает болтать. Вот я и переселила его наверх, – хулиганить начал. А вообще-то, Феоктист – птица умная, мозги у него что надо. Вот вы знаете, о чём он сейчас думает?
– Откуда же?
– Хотите, скажу?
– Конечно же. – Виктор Сергеевич с любопытством уставился на дремавшего попугая. «Кумекает что-то», – подумал он.
– Он думает о том, о чём вы думаете. Ведь вы думаете: «Как мне повезло с квартирой». Не так ли?
– Вообще-то так, – натянуто улыбнулся Самсонов, почёсывая затылок. – Надо ж, прочитала, ну птица, ну даёт. А как она узнала?
– Она всё знает, она знает то, чего и я не знаю. Эта попугаина прожила в два раза больше, чем я, даже песни поёт, правда современных не знает, но зато как поёт, заслушаться можно. Хотите послушать, немного расслабиться после дороги?
– С удовольствием. – У Виктора Сергеевича слегка вспотел лоб.
– Давай Феоктист, спой нам «Яблочку», – обратилась хозяйка к косившему на них попугаю. Тот не заставил себя долго ждать, с сипом набрал побольше воздуха и запел:
«Эх, яблычка, да на тарелочке,
Надоела мне жена, пойду к девочке…»
