– Ну, как он, не безобразничал? – спросила Энджи у Билли, который собирался домой.
Тот угрюмо обернулся с порога, руки в карманах, и желчно переспросил:
– Не безобразничал? Еще как безобразничал. Ты посмотри, где он расселся! На моих рабочих бумагах! И всю ночь не слезал.
Сердито бурча под нос, Билли приоткрыл дверь и вышел. Энджи не могла не отметить, что он был очень осторожен и следил, чтобы котенок не выскочил наружу; дверью, впрочем, за собой он обиженно хлопнул.
– Ты что, нарочно злишь мистера Брюзгу? – спросила она у котенка.
Котенок наклонил черную головку набок и нахально высунул розовый язычок, словно отвечая: «Да, нарочно!»
Энджи приготовилась к работе и взяла его на руки, чтобы приласкать, а еще, чтобы достать из-под него нужный документ. «Ох уж этот Билли», – мысленно усмехнулась она. Ныл он виртуозно, этого не отнимешь, однако от Энджи не скрылось главное: хоть он и ворчал, но не прогнал котенка с насиженного места, не стал его тревожить. Билли выглядел суровым и держался грубовато, но в глубине души был сентиментален, хоть и не хотел бы от нее это услышать.
Билли котенка жалел, но затем пришел Мартин, второй хаддерсфилдский диктор, и Энджи обнаружила, что на некоторых кошачье обаяние действует слабее. Мартин сел за стол, поправил на носу очки с толстыми стеклами, посмотрел на клавиатуру и увидел, что там разлегся котенок – такую он теперь завел привычку. Мартин покачал головой: это его не устраивало. Он откашлялся и смущенно обратился к котенку:
– Тебе нельзя тут лежать. Ну-ка, слезай.
Котенок не сдвинулся ни на дюйм. Мартин протянул руку, нерешительно взял его, поднял и пересадил на ковер. Тот с недоумением уставился на него снизу блестящими глазами.
– Все, убирайся! – сказал Мартин. – Мне надо работать.
Но котенок продолжал смотреть, словно на свете не было ничего увлекательнее этого зрелища. Только когда Мартин на него шикнул, он решил, что это новая игра, отбежал прочь и стал очертя голову носиться по комнате. Он всюду находил новые игры.
А уж возможностей развлечься хватало. Чем больше котенок осваивался, тем смелее становился. Мебель была гимнастическим снарядом, чтобы на нее запрыгивать: в три прыжка он взлетал с пола на мягкое сиденье офисного стула, оттуда на узкий подлокотник, вытягивался там, изображая стойку на перекладине, и торжествующе приземлялся на стол, как на батут; по столу было удобно скользить, кататься и плясать рок-н-ролл; ксерокс возвышался над котенком, как небоскреб, и тот играл под ним в прятки.
В товарищах по играм у него тоже не было недостатка. С ним скоро познакомился весь персонал станции Хаддерсфилд – двадцать шесть человек, не считая работников других железнодорожных компаний, чьи поезда тоже отправлялись с этого вокзала. Всем хотелось поиграть со станционным котом.
Неудивительно, что иногда котенок уставал от общения. В начале знакомства с каждым новым коллегой он вел себя робко и застенчиво. Зато потом начал отдавать некоторым людям предпочтение – например, кассиру Джин Рэндалл. Та считала, что поскольку домашних животных выбирают хозяева, а не наоборот, долг человека сделать жизнь своих питомцев как можно лучше. Ее черные кудри выглядели почти так же, как пышный мех котенка. Скоро приласкаться к Джин стало одной из его главных радостей; но дверь в кассу, где она работала, полагалось держать запертой из соображений безопасности, не делая исключения даже для самых законопослушных котят, так что ей удавалось погладить его лишь до или после смены или урвать пять минут в обеденный перерыв.
