– Тебе бы проповедником стать, а не канониром, – пожелал ему баск. – Мне в такую погоду хочется есть, а не молиться.
– Погода – дрянь, – согласился немец. – Заготовители вернутся с пустыми руками, зря гоняют шлюпку. Сейчас она бы нам пригодилась.
– Дядя Ганс, что делать с лафетом? – подскочил юнга в распахнутой на груди ватной куртке.
– Смажь жиром! – велел канонир и неторопливо сунул желтый костяной мундштук в прокуренные зубы, притянул юношу к себе, зашнуровал куртку – Не суетись, а то простынешь, как Глухой! Господи, спаси его и помилуй!
– Жарко, – дернулся в сторону Педро. – Глухой на охоте упал в воду, возвращался домой в сырой одежде.
– Знаю, – пробормотал немец и погрозил пальцем.
– Молодой, горячий… – улыбнулся Элькано, глядя вслед убежавшему юнге. – Я в его годы ходил на баркасе к Ньюфаундленду за треской, дрался с англичанами и французами. Иногда на отмелях завязывались настоящие сражения по правилам военного искусства. Море серебрится от косяков рыбы, а северяне палят в нас из пушек. С правого борта англичане, с левого – французы, мы ползем, жалко бросить сеть. Одни матросы молятся со страху, другие от злости стреляют из пушек – у нас две штуки было, – мне смешно, весело. Капитан драл меня за это. Я сильно обижался, сейчас думаю – зря. Опытный моряк был, царство ему небесное! «Их корабли болтаются на волнах, метко не прицелятся, – успокаивал трусливых, – а мы прикованы к рыбе, твердо сидим, нам легче палить!» И впрямь попадали.
– Неужели топили? – не поверил канонир.
– Всякое бывало: либо они нас, либо мы их. – Он повернулся к белевшему в мутной пелене над реями солнцу, подставил лицо задувшему ветерку – С юга несет, холода идут – к ясной погоде.
– Сколько вы плавали во льдах?
– Три года, потом попал в навигационную школу, стал штурманом. Затем началась война с итальянцами, водил корабли в Валенсию. Через два года отправился в Северную Африку. И понесло… Ты воевал в Европе?
– За итальянцев, против вас, – спокойно заметил Ганс – Мне хорошо платили. У них города враждуют между собой, наемники кочуют по областям туда, где больше платят. Побродил по Италии, насмотрелся на кровь, на мерзость людскую. Чего ждете? – крикнул морякам, закончившим укладку стволов на дно шлюпки. – Везите на берег, да живее! Капитан велел к вечеру закончить. Беда с ними, – пожаловался штурману, – не хотят работать в цепях.
– Ты бы сам поносил, – ответил баск, разглядывая свои потертые руки. – Их вина в том, что хотели уплыть к женам.
– Кто вас разберет? – вздохнул немец. – Желание у всех одно, но клятву только вы нарушили. Просите помилования у Всевышнего, – он ткнул трубкой в небо и обратил внимание на белое размытое солнце. – Холода идут? Вода в заливе не замерзнет? – Элькано пожал плечами. – Неужели врастем во льды?
– Не думаю, – успокоил штурман, – залив велик.
– Греби к берегу! – велел канонир медлившим в шлюпке кандальникам.
Они нехотя отчалили от борта. Плеск весел, легкий звон цепей растворились в тумане. Немец постучал догоревшей трубкой по брусу, сплюнул в воду, направился разбирать следующее орудие. Элькано прислушался к возне в трюме, посмотрел на моряков, опускавших бизань-рей, снятый с оголенной мачты. Серые в разводах паруса просушили, залатали, спрятали до весны в мешки. Мертвые мачты с провисшими вантами поскрипывали в такт качке. На флагштоке за кормой свисал выцветший полинявший вымпел. Штурман не любил капитальные ремонты, когда с кораблей снимали все, что можно вывезти на берег или соседнее судно, чтобы облегченный корпус на катках вытащить на сушу. Раздевание каравеллы, ее разорение, вызывали грусть.
