Сердце все еще колотилось, как безумное. Ноги совсем ослабли.
– Дурдом,—невнятно выругался он.—Они совсем озверели.
***
Аврелий пришел к выводу, что отделался еще малой кровью.
Он не примирился с тем, что произошло, но понял одно—зреющее в сердцах пацанов недовольство должно было Дамокловым мечом нависнуть над Недокунево и в конечном счете выкурить из него вон всех обесправленных недомерков. Молодежь и здесь бежала впереди планеты всей. Дети еще не понимали, к чему может привести такая разрушительная сила, но энтузиазм их был неистощим, а это уже являлось мощной подпорой для действия, решительных мер и обвинений, пусть даже на первых порах не слишком осмысленных.
«Когда это они успели так оборзеть?—подумал Аврелий и сам же ответил на свой вопрос:—После того, как выдвинули ультиматум».
Аврелий решил, что обязательно нужно поговорить с коллегами; дознаться, столкнулись ли они с тем же или хотя бы почуяли неладное, а уже потом обратиться к Петро. Необходимо было что-то делать. И делать срочно.
Но Аврелий не мог даже встать с места. Подкашивались ноги.
Только через пять минут, он нашел в себе силы подняться. Сердце болезненно екнуло.
«А что если за всем этим безобразием стоит Ханс? Или башка уже у меня едет?»
Бледный, как спящий при свете луны, Аврелий вышел из класса в пустой коридор, по которому играючи носился ветерок с улицы. Снизу был слышен голос Романа Геннадьевича, учителя естествознания. Он был еще совсем желторотый и болезненный, жил где-то под Ашгатом в общежитии, а теперь оказался вынужден прозябать в Недокунево свои лучшие годы. Аврелий не думал, что этот совсем молоденький мальчик способен понимать хоть что-то, но по необходимости считал нужным спросить и у него.
Устроившись в учительской, Аврелий тупо уставился в стену. Мозговые шестеренки еле корежились. Это было уже не пьянство, это была белая горячка.
На круглом деревянном столике, укрытом грязно-желтым кружевным платком, стояла бутыль молока с надписью «Милый дом ждет Аврелия».
Аврелия попеременно бросало то в жар, то в холод, когда он возвращался мыслями к случившемуся в классе. Начиналась лихорадка.
«Твари, сволочи. Говорят и сами не знают, что говорят. Это клевета по сердцу, по душе в первую очередь!
Но они не сами выдумали, что еды не хватает, что по новобранцам тоскуют, что я—зло, что жизнь у них стала никчемная. Это у нас она никчемная, и мы еще со своей стороны их опекаем. Они просто не способны сообразить эту махинацию самостоятельно, потому что на деле все не так уж и плохо. Они по наущению Ханса. Он тут, скотина, поработал. Пригрезилось не пригрезилось, а один из них точно был настоящий».
Незадолго до конца урока Аврелий решил спуститься вниз, чтобы поговорить с Романом Геннадьевичем.
Уже спустившись, он передумал.
Детвора со звонком обязательно выскочит в коридор, и молодой учитель пойдет вслед за ними, а значит Аврелию снова придется встретиться нос к носу с мальчишками.
Притаившись за стеной, Аврелий дождался звонка. Ребята высыпали из класса. Вместе с ними, посмеиваясь, вышел учитель. Его окружили со всех сторон дети, а он шутил и наигранно бранился. Аврелий даже подумал, что говорят о нем.
«Да пошло оно к черту, я к ним не выйду».
Роман Геннадьевич ушел, а за ним вскоре утекли, как взбалмошные ручейки, и все дети. Старый арифметик заболел, и поэтому сегодня было только три урока.
