Одно толкало Аврелия вперед, совершенно другое говорило затаиться, свалить шкаф к двери и проспать в кресле до утра без еды, без ванны. От этого стало тошно. В каких-то глупых книжках у всех всегда были револьверы и тактика.
Положение Аврелия было другим, но ощущение близким к этому. Захватив с собой портфель, он выполз в коридор, поднялся и снова застыл на месте, прислушиваясь. Могильная тишина.
Аврелия трясло, но он тем не менее сбежал вниз и накинул пальтишко. Позади него тут же игриво застучали чьи-то башмаки. В Зидене ходили все здешние мальчишки. Это были маленькие нелепые склейки с сантиметровыми каблучками, заказываемые из фабрики бывшего Виктора Зидена на границе Ашгата; в таких ходил еще Аврелий. Стук их был узнаваем. Но позади стучали не пузатые зиденки, а плоские, кожаные нитхи, чей шаркающий субтон Аврелий часто слышал, лежа на кровати перед сном. Эти-то самые нитхи остановились рядом с ним, пошловато расшаркались и замерли на месте. Обладатель нитх сладко причмокнул и как будто бы улыбнулся: хлюпнула слюна на уголках губ.
Покрывшись испариной, Аврелий выскочил на мороз и побежал без оглядки как можно дальше от школы, как можно дальше от собственного дома; за ним побежали с десяток пар ног, теперь не понятно, в нитхах или зиденках; у него самого пылали щеки, которые жег мороз, и холодели пальцы ног, потому что между них опять застревали комки снега. Дорога вела к дому, в котором горел свет.
– Откройте, у-у-убивают! Дети с-с у-ума посходили,—заорал Аврелий еще на подходе.—Сослать их к чертовой матери на каторгу! Я,—Аврелий ввалился в слегка приоткрытую дверь, сбил кого-то с ног, сглотнул и пролепетал:—я показания дам…я…показания…пусть сошлют. Убили чуть-чуть не…не убили. Вон они..там.
—Какые люды,—съязвил Краков,—вас еще у прыгорка слышно было. Кто там вас убывал? На улыце ны душы. Товарыщ Гогман готовытся ко сну, вы поздно.
– Да поздно не поздно, все равно. Уйди с дороги,—Аврелий грубо оттолкнул тоненького Кракова и поднялся наверх.—Петро?! Ты слышишь меня? Петро! Нужно поговорить.
Аврелию не ответили, да он бы и не услышал ответа сейчас. В потемках по наитию он набрел на дверь и отворил ее машинально, не заметив даже, что под ней горит свет. Комната Петро была меньше комнаты Аврелия вполовину и освещалась лишь двумя свечами. Петро часто говорил, что этого ему вполне хватает.
Сам Петро, не успев еще раздеться, стоял у раскрытого окна спиной ко входу и снова курил, раз десятый за день. Там, на снегу, лежал светлый диск, вокруг которого царил тихий и плотный мрак, только выплывали изредка на свет кудлатые снежные хлопья, взбиваемые ветром, и быстро, но изящно испарялись в темноте. Было холодно, сквозняк въедался в кожу, но Петро ничего этого не чувствовал.
– Петро, че за холодина тут у тебя?—Аврелий потер руки и съежился на стуле у двери.—Мне поговорить нужно, сейчас, прямо позарез.
– Раз позарез, то я слушаю.
Петро вынул трубку и улыбнулся ночи; он не дрожал от холода и не старался запахнуться. Гогман не чувствовал температуры вовсе.
– Ты никак обкурился, товарищ? Я от холода сейчас околею, а тебе как будто в самый раз,—Аврелий попытался неловко съязвить, но, посмотрев на Петро прямо, просто замер с туповатой улыбкой.
– Да, Реля, я хотел покурить, поэтому открыл окно. Когда ворошил тумбы, нашел заодно дядькин табак. Дрянь. После нее отец водил меня по врачам, как собачку по выставкам. Однако же в память о моей дурости и о дяде эта чума осталась. С тех пор лежала при мне, неизвестно с какой целью, бесполезная, гнусная.
