Фетишизт - страница 8

Он был снова гимназистом. И снова в родительском доме. Рядом шастал опять этот Рыжик. В кресле была мать. Аврелий сидел на гладком и невероятно холодном полу, глядя на нее снизу вверх. Как дурак без штанов, без подштанников, голой кожей на вымощенной до белизны древесине.

Аврелию стало стыдно. Он сидел перед матерью полуголым. В какой-то момент даже решил, что хотел мастурбировать, но мать его обнаружила. Стыдно стало еще больше. Страсть как боялся он, что его за этим однажды снова увидят, и тогда хрупкий мир окончательно порушится, никакие уже руки ему не помогут. Поднимут на смех, изобьют.

Плакать хотелось. Как назло, он отчего-то был возбужден и, когда мельком взглядывал на мать, от ее неясного выражения возбуждался еще больше, но ни прикрыться, ни объяснить словами ничего не мог. Мать пристально смотрела на Аврелия, и ему казалось, что вот сейчас она спустится и вырвет хер вместе с яйцами.

А она только смотрела, не моргая. Завтра об этом узнают все на свете, и Аврелию уже не будет никакого житья в гимназии. Он, наверное, где-нибудь повесится или нарочно сойдет с ума, чтобы его отвезли отсюда подальше и оставили наедине с собой.

Но мать ничего не сделала. Отвернувшись, она спокойно вышла, и Рыжик как ни в чем ни бывало попрыгал за ней следом.

Было жарко, гнусно и тяжело в животе. Аврелий решил—это что-то значит.

***

Гогман курил на улице, стоя под навесом флигелька.

– Петро? Как думаешь, до пригорка сегодня нормально ехать?—Аврелий выполз на улицу после Катькиного кофея и теперь мучительно взмаргивал, каждый раз посматривая на небо, очистившееся после вчерашней бури.

– Хочешь навестить родителей?

Струйка дыма улетела в небеса.

– Пожалуй, надо. Что с Тарасом?

– Благое дело—навещать предков,—Гогман облокотился о поручень и слабо улыбнулся.—Я послал мальчика из интерната в село. Надеюсь, он вернется хотя бы к обеду. А что касается твоей поездки, то у Дмитрия стоят свежие лошади, можешь сходить к нему, пока он не укатил за гробом. Тогда вместо него пошлю кого-нибудь другого.

Аврелий ушел в стойло.

***

Сегодня в Недокунево было хорошо. Снега скатертью устилали кровавые перегонные поля и сверкали под солнцем не хуже столичных бриллиантов. Под копытами трещали примятые ногами тракты, которыми вели немчинцев. Где-то в снегу алел забытый немчиновский шеврон.

Было замечательно, солнечно, в меру холодно—как будто не стреляли за лесом, а собирались праздновать Рождество и все к этому готовилось: люди, природа, небеса.

Скоро Аврелий прибыл к родительскому дому.

Парадная колоннада, окружавшая подъездную, простояла недолго и оказалась вычищена. На память остался только торчащий штык, возле которого по привычке ставили телеги.

Усадебный дом встречал гостей портиком, на фронтоне которого висели заляпанные инициалы. Никому не нужный, просевший бельведер, как гангрена нависал сверху и подмигивал голыми, черными дырами. Однажды он обязательно должен был провалиться.

Вздохнув, Аврелий запахнулся и пошел ко входу.

Возле старой беседки стояли люди.

Аврелий передернул плечами.

Это были фанерные обманки. Отец мечтал о саде перед домом, но сада выстричь так и не смог, поэтому обманки достались Аврелию как игрушки. У них раньше были имена, которые сейчас Аврелий уже не помнил.

Дверь в дом была не заперта. «Какие же дураки,—подумал Аврелий.—Впрочем, воровать у нас все равно нечего».

Зайдя в парадную, по которой бегал наперегонки колючий ветерок, Аврелий распахнул пальто, шарф с перчатками рассовал по карманам и прямо так пошел.