– И зачем же? – с едва заметным интересом спросила Москвина.
– Один из, так скажем, наказанных Феей заметил, что размер ее ноги не меньше сорок третьего.
– А… – выдохнула Москвина и заявила как ни в чем не бывало: – При желании в обувь большего размера можно чего-нибудь напихать.
– Можно, – согласилась Мирослава, – но это скажется на легкости походки. Жертвы Феи утверждают, что на ней были туфли на каблуке.
– Как же она в них по снегу ходит? – удивилась женщина.
– Я и говорю, легкость походки, плюс еще умение сохранять равновесие на скользкой почве. В туфлях, которые не по размеру ноги, сделать это вдвойне сложно.
– Наверное, вы правы, – подумав, согласилась Москвина.
– Елена Павловна, вы лучше расскажите мне, как у вас хватило мужества противостоять Горбылю?
– Какое уж там мужество! – отмахнулась женщина. – Просто я не нашла другого выхода.
– Да?
– Да! Денег, чтобы заплатить ему, у меня не было. Правда, этот негодяй, – женщина презрительно скривила губы, – предложил мне продать квартиру!
– А вы?
– Я сказала, что не собираюсь из-за его подлости жить всю оставшуюся жизнь с сыном на улице. И тогда он хмыкнул и заявил, что беспокоиться о крыше над головой сына мне не нужно, так как в тюрьме его благоустроят со всеми соответствующими его статусу арестанта условиями.
«Вот гад», – подумала про себя Мирослава, и остатки жалости к Степану Горбылю испарились из ее души.
– Так что я решила, как говорится, «звонить во все колокола». Подключила для начала свою подругу-журналистку. Она, в свою очередь, помогла мне заинтересовать этой проблемой двух блогеров. А потом все стало нарастать как снежный ком. Мой сын оказался на свободе. Остальное вы знаете.
«Настоящая мать-героиня», – подумала про Москвину Мирослава.
– А где Владлен? – спросила она как бы невзначай.
– Как где? – удивилась Елена Павловна. – В институте, где же ему еще быть?
Тепло распрощавшись с женщиной, детектив подумала: «Хорошо все то, что хорошо кончается! Чего не скажешь о Степане Горбыле, – понеслась вдогонку первой вторая мысль, – так ведь он сам в этом виноват».
Дома Мирослава улеглась в гостиной с книгой, но не на ковре перед камином, а на диване.
Морис молча наблюдал за тем, как она делает вид, что читает. Потом не выдержал и спросил:
– Вы ничего не хотите мне рассказать?
– Хочу, – ответила она, отложив книгу, – но если ты сам сюда подойдешь.
– Конечно сам, – усмехнулся он, – я здесь не вижу никого, кто бы изъявил желание носить меня на руках. Если разве что только Дон, – он посмотрел на кота. Но тот тут же отвернулся в другую сторону. – Ну вот видите, – смешно взмахнул руками Морис, – он тоже не желает.
Мирослава тихо рассмеялась и, похлопав по месту на диване рядом с собой, позвала:
– Так иди же сюда скорей!
Он подошел и сел на то место, которого только что касалась ее рука.
– Я расскажу тебе историю о несчастной любви, которая превратила изначально совсем неплохого парня в преступника, – начала она.
– Я не верю, что любовь может превратить человека в преступника, – заметил Морис.
– Не перебивай! – прикрикнула она на него.
Миндаугас приложил палец к губам в знак того, что больше не проронит ни слова. Потом обеими руками коснулся ушей, давая понять, что готов внимательно слушать.
Мирослава улыбнулась, легонько шлепнула его по руке и начала свой рассказ. При этом, рассказывая о настигшей врасплох Степана Горбыля влюбленности, она старалась быть объективной. Голос ее звучал почти бесстрастно.
