Читать онлайн Анна Леонова - Fide Sanctus 1

Посмотри

Посмотри

Ты смотри

Как же мы обессилели

Как же тонко

Пищали

Рыдали

Как выли мы

Посмотри

Посмотри

Как мы рухнули

Бились

Как таяли

Посмотри

Как уходит весна

Сколько ей

И себе

Не отдали мы

Ты послушай

Ты слушай

Как бился

Наречием сорванным

Как тревожно стучал

Как летел в твою кровь

Каждый стон её

Как срывался на визг

Как горел и шептал

Твоим голосом

Как упало

Взорвалось

Как шло

Против каждого волоса

Ты услышь

Ты послушай

Смотри

Как же нас с тобой

Вытрепало

Посмотри

Раскидало

Разбило

Нас голыми

В снег с тобой выбросило

И ползём мы по снегу

Босые

Вдыхая ладонями

Не дыши

Не дыши

Не плывём

Не плывём

И не тонем мы

Республика Беларусь, г. Гродно; октябрь 2009-го года

Сильнее, чем умереть, я боюсь только умереть Человеком.

Протяжно скрипнув, колесо останавливается. Его гладкие лакированные бока отражаются в огромном зеркале.

Сплетя пальцы в неровный крест на удачу, я не отрываясь смотрю в глубь зеркала.

В недрах пиджака объекта моего наблюдения звонит телефон, и к нему раздражённо рвутся знакомые мне наизусть пальцы в мелких порезах.

Я боюсь пошевелиться и будто не дышу. По моему виску ползёт капля пота. В груди ещё клокочет грохот недавно утихшего грома.

Объект прижимает к уху телефон, и из динамика льётся сбивчивый женский голос. То и дело закатывая глаза, он отбивает эти трели отрывистыми реваншами. Договорив, объект швыряет телефон в карман и бессвязно матерится, отбрасывая с лица чёрные волосы.

Я с облегчением выдыхаю и устало смыкаю ресницы.

Крест расплетается, и я почти не чувствую пальцев.

– Позвонила? – шепчет над моим ухом переливчатый голос.

Я молча киваю. По зеркалу бежит взволнованная рябь.

Скоро я снова увижу ту, которой верил дольше всего.

* * *

Это было логично.

И абсолютно мерзопакостно ожидаемо.

Прекрасное гнусное продолжение охренительно продуктивного дня.

День нависал как мокрое вязкое облако, похожее на те, что сейчас окутали город. Впору было задохнуться; впору было погрузиться в этот день, как в застоявшийся кисель, который не перемешивали несколько недель.

Мягкая серость утра предсказуемо перетекла в отвратительную серость полудня.

Почему-то дождливый полдень вызывает куда бóльшее разочарование, чем дождливое утро. Утро спасает надежда, что скоро несколько прояснится.

В полдень же понимаешь – не прояснится.

Не скоро.

В холле университета пахло людьми и суетой – как раз в том объёме, который часто доводил его до рвотных позывов. Куда бы ни катились облака по шкале отвратности, по сравнению с толпой, толкущейся в замкнутом пространстве, облаками хотя бы можно было дышать.

Как абсолютно каждый долбаный день.

Необходимость непрерывно общаться и быть на виду бóльшую часть дня заполняла мозг туманом и основательно понижала ясность мышления.

Даже не понижала, нет. Сужала коридор ясности.

И коридор этот становился социально-одобряемой точкой зрения.

Он фыркнул, смакуя удачную аллегорию. Думать солидно сил сегодня не было.

Скорее по привычке, нежели из добрых побуждений, он попрощался с гардеробщицей и начал проталкиваться не касайтесь меня к выходу. Несколько знакомых лиц успели выплюнуть по паре приветственных лозунгов и даже получить ответные жесты в духе столь необходимого сраного этикета.

Два удара по тяжёлым дверям – и он вдохнул наполненный влагой воздух.

Дождь прибил к тротуарам отяжелевшие бурые листья, и они безвольно прижались к разноцветным плиткам, никуда уже не торопясь.

А вот он торопился.

Привычный маршрут и алгоритм – вниз по широким ступеням, вперёд по узкой дорожке, нажатие кнопки на пухлом ключе, шаг по сухой траве – сегодня обновился шлепком туфли в замаскированную листьями лужу.

– Да твою-то мать! – запоздало выругался парень, с уже ненужной резкостью отдёрнув ногу от воды.

Плюхнувшись на сиденье, он рассеянно оглядел приборную панель и отточенным движением вставил ключ в замок зажигания. Метнув рюкзак на заднее сиденье, он машинально уставился в зеркало заднего вида и поймал взгляд злобных глаз цвета тёмного пива, на которые падали зачёсанные назад утром – но безнадёжно растрепавшиеся уже к полудню – чёрные волосы.

К лобовому стеклу намертво прилипла влажность густо-жёлтого октября.

Выехав с парковки, он лениво откинулся на сиденье, следя за медленным потоком машин, что огибал Ауди плавной лентой. По обеим сторонам дороги вальяжно плыли живописные здания, совпадая по цвету с залившей город осенью.

С корабля на бал, твою мать.

…Наверное, стоило бы сказать ему напрямую, что он не собирается и дальше участвовать в этом показушном дерьме. Рома пытается заткнуть им каждую дыру, как будто бесконечная реклама потомка может вызывать у коллег что-то ещё, кроме растущего раздражения. Как будто если потомок продемонстрирует чудеса логики и риторики, предку выделят место под солнцем и орден на грудь.

Ему говорили и говорят, безусловно, что в нём на глазах разгорается та самая правоведческая искра, которая способна на уровне интуиции распутать заросшее по уши дело и вывести на чистую воду и обвинителя, и подозреваемого, и истца, и швеца, и жнеца. Но как не хотелось превращать эту искру во что-то бумагомарательное, присутствуя рядом с ним на обсуждениях в роли болванчика.

Собачки на бардачке, которая с готовностью трясёт башкой, когда её заденешь.

Парень двинул губами в чуть заметной ухмылке. Собачка на бардачке.

Идеально.

Он так долго искал эквивалент своей роли в этих охренительных мероприятиях.

Надо взять и сказать ему. Собрать слова во фразу и сказать.

…«Рома, я не хочу участвовать в процессах сбоку от тебя. Ты думаешь, что прокладываешь дорогу в моё будущее, а на самом деле ты меня отменяешь в моём настоящем. Не подталкивай меня за кафедру и не вскидывай подбородок в слишком очевидном тщеславии. Они видят лишь малолетнюю копию опытного надоевшего до рвоты правоведа. Тебе пофигу на то, что я как фантик, прилипший к твоей подошве, – виден только когда ты поднимаешь ногу, чтобы кого-то пнуть. Ну а мне пофигу на то, что я должен держать твоё фирменное застывшее маской лицо и идти по твоему пути. Я хочу сам прорубить для себя путь, пусть даже это тоже будет правоведение. Мы не на выставке именитых бульдогов. Не раскачивай машину, чтобы я дрыгал башкой».

Что, прямо так и сказать?

«Рома, я хочу. Рома, я не хочу».

Да ну нахрен.

Откинув волосы со лба быстрым привычным движением, он раздражённо потёр шею в месте воротника куртки.

Болит, сука.

Что-то непомерно тяжёлое водрузил он себе на шею. Мораль папочки, партнёрство для мамочки и роль спутника псевдозвезды.

«Звезда» уже слишком долго зависала в своём собственном зените, словно доказывая себе, что она звезда, а не прожектор. Звёзды могут себе позволить изредка быть не видны, зная, что их будут, соскучившись, ждать. Прожектор же не может даже на миг прекратить светить ярким удушающим светом, потому что исправно и непрерывно светить – его главная единственная функция.

Звёзды же светят ненавязчиво – просто потому, что не светить не умеют.

Это был один из самых эффектных прожекторов факультета. Убеждённая носительница синдрома обложки журнала с каштановыми волосами, щедро подведёнными глазами и идеальным телом. С безупречной пластмассовой мимикой, безупречной скудной речью, безупречным примитивным юмором и безупречным цыганским стилем.

Безупречные взгляды, которыми встречали друг друга «звезда» и его мать, ясно давали понять, что скоро впору будет удавиться на шлейфе их безупречного взаимопонимания.

Как же надоела эта долбаная уродская безупречность.