– Что именно? – уточнил парень, погладив кончик её носа. – Голод?
– Это тоже, – весело согласилась она и тут же вновь посерьёзнела. – Я имела в виду… Ты тоже чувствуешь, что… никто не рад тому, что мы вместе? Эмоции Насти я ещё могу понять… А вот почему на меня злится Артур?
Как бы тебе объяснить это, малыш?..
Имя Варламова снова вскинуло в груди ледяную тревогу.
Только бы он не включил в свой тупой репертуар «Песни о главном».
– Вера… – нерешительно пробурчал Свят. – Маленькая моя… Он просто… Думаю, он злится, потому что я теперь провожу с ними меньше времени.
Она прикрыла глаза и кивнула – с глубоким пониманием и тёплым сочувствием.
Будто он попал в точку: это в её голове сходило за самую вероятную версию.
– Мне порой кошмарно тяжело с каждым из них, – выпалила она; это признание звучало так, словно уже очень долго кипело у неё внутри. – По разным… причинам.
В груди коротнуло; память вновь подсунула покрытое снегом лицо Петренко, которое усиленно пыталось демонстрировать безразличие.
А демонстрировало голод по её прикосновениям, чёрт.
– Потерпи, – выдавил Свят, усмирив крики ревности. – Это временно. Они привыкнут.
– Обещаешь, что не случится землетрясения? – хрипло прошептала Вера.
– Обещаю, – поспешно произнёс он. – Но даже если будет землетрясение, Вера… Нам с тобой удастся сохранить целостность нашей тектонической плиты.
Девушка хихикнула и отстранилась, поглаживая его шею прохладными пальцами.
– Смотри, как ты силён в географии, – любовно произнесла она. – Или в геологии?
– Я предпочту быть силён в уланографии и уланологии.
Её глаза засмеялись, переливаясь всеми оттенками стального и небесного. Подхватив с подоконника стихи Рождественского, Вера ласково погладила книгу по корешку.
– Я сейчас открою её наугад, – тихо сообщила она. – И посмотрю, сильно ли сегодня резонируют его строчки и мои мысли. Люблю так делать.
Послав в его сторону ласковый озорной взгляд, Уланова шумно распахнула книгу, и спустя миг в её глазах мелькнул изумлённый восторг.
– Сильно резонируют? – проговорил Елисеенко, не скрывая нежную дрожь в голосе.
Сомкнув пальцы на его запястье, Вера медленно кивнула, закусив нижнюю губу.
* * *
Оглядываться не стоит.
Оправдываться не надо.
Я только всё чаще спрашиваю
с улыбкою и тоской:
– За что мне такая мука?
За что мне такая награда?
Ежеминутная сутолока.
Ежесекундный покой10.
Если индивид способен на плодотворную любовь,
он любит также и себя;
если он способен любить только других,
он не способен любить вообще11
– Люди – мазохисты, – задумчиво протянула Площадь, сбивая с плеч капли дождя. – Они всегда выберут не того, кто любит их, а того, кто любит себя.
– Это, по-твоему, мазохизм? – проговорил Город, едва заметно усмехнувшись; сегодня он пребывал в абсолютном благодушии. – Я так не думаю. Не обижайся.
Вздохнув, Площадь дала сигнал к вечернему звону колоколов костёла и прижалась к любимому плечу. Нежно коснувшись её щеки, Хранитель улыбнулся и продолжил:
– Совсем не мазохизм заставляет людей тянуться к тем, кто любит себя. Не мазохизм, а любопытство.
– Любопытство?! – недоверчиво воскликнула Площадь. – Послушай…
– Посуди сама, – спокойно перебил Город, погладив её пальцы. – Подумай, насколько интригующим и непонятным кажется умеющий любить себя человек людям, которые этого не умеют. А непонятное всегда так притягательно.
– Притягательнее, пожалуй, только то, что вызывает зависть, – заключила Брусчатая Мостовая. – Два в одном.
