– Читал вашу книжку. – сообщил Ганичев, явно не собираясь уходить.
– Это приятно, – Банькович нервно забарабанил пальцами по столу.
– Баня, джаз-клуб приглашает вас на ночной джем, – внезапно сказал Ганичев.
Он вынул билет и издали показал его Бане.
Банькович словно окаменел. Он попыхтел трубкой и только потом ответил:
– Спасибо. Я не могу.
– Конечно, писатель – человек занятой… Где уж там, чтобы поиграть со старыми друзьями, – с укором произнес Ганичев.
Банькович рассердился.
– Послушайте, по какому праву? Я расстался с джазом двадцать лет назад. Навсегда! Бесповоротно! И контрабас давно продал.
– Вот это напрасно, – мягко заметил Ганичев. – На чужом играть хуже.
– А я и не собираюсь ничего играть! Слышите! Не пойду! Я никого не видел двадцать лет. Что я им скажу?
– Говорить не надо. Вы сыграете.
– Сыграете… – проворчал Банькович, но уже добродушно. – Вы знаете, как мы разошлись? Атомный взрыв! Тайфун! Пять лет были не разлей вода, а расплевались в один день. У Лешки Сокольникова характер! Время какое – помните? Хотя вы еще в телячьем возрасте были. Извините… Шестьдесят четвертый год. Битлы, длинноволосые с гитарами. Джазу крышка…
Ганичев устало кивал, потирая лицо ладонью.
– Я это все знаю. Вы просто испугались.
– А вы бы не испугались?! Что играть? Для кого? Тут либо – либо… Надо дело иметь в руках! О семье думать, о детях…
– А у вас семья, Баня? – спросил Ганичев.
– У меня лично нет. Это дела не меняет. Нас уже не склеить. Да и какой смысл?
– Смысл! Смысл! – вскипел Ганичев. – Да люди до сих пор вспоминают, как вы играли! Фаны, вроде меня, пленки переписывают. Вы же нам, Олег Олегович, в душу плюнули. Не имели вы права этого делать!
– Нам лучше знать, – заметил Банькович.
– Алексей Дмитрич джаза не бросил. Перебивался кое-как, бывало, последнее продавал, – укоризненно сказал Ганичев.
– Молодой человек, не надо читать мне морали, – снова рассердился Банькович. – Леша – это Леша, а я – это я. Мы из разного теста. Если хотите, я уже тогда писал стихи и мечтал о литературе. Настоящих музыкантов среди нас двое было: Сокольников и Решмин… И Люси… – Банькович тяжело вздохнул.
Ганичев поспешно поднялся с кресла, испугавшись, что зайдет разговор о Решмине.
– Я вас понял, Олег Олегович, – сухо сказал он.
– А ее вы пригласили? – спросил Баня.
– Кого?
– Люду Левченко. Люси…
– Конечно, – соврал Ганичев.
– И что… она?
– Люси визжала от восторга, – небрежно бросил Ганичев, направляясь к двери. В кресле остался лежать билет на джем-сейшн, будто бы забытый нечаянно…
А во Дворце культуры полным ходом продолжался джазовый фестиваль. Со сцены доносились звуки музыки, где-то репетировали, кого-то интервьюировал репортер. В артистических отдыхали отыгравшие музыканты, выжатые как лимоны – вытянув ноги и утирая пот.
Ганичев кого-то здесь искал. Подошел к одному, что-то спросил, нырнул в артистическую.
В кресле полулежал саксофонист – старая гвардия джаза.
– Толя, привет, – Ганичев пожал его вялую руку. – Колоссально играли!
Музыкант уныло покачал головой.
– А я лажанул…
– Где? Да брось ты! Сыграли железно! – успокоил его Ганичев.
– Лажанул, Юрик. Нет звука. Играю только по праздникам.
– Толя, ты Витьку Кротова помнишь? – спросил Ганичев.
– Крота? Из первого Лехиного состава?
– Ну да, банджист.
– Видел лет пять назад.
– Где?
– А-а… Лучше бы не видел, – махнул рукой Толя.
– Что? – насторожился Ганичев.
В ответ саксофонист провел ребром ладони по шее.
